Но, оказалось, со стороны-то люди видели больше. Ушел к другой женщине Василий Трегуб. Развелся с Верой Андреевной. Как раз в тот год, когда младшему, Виктору восемнадцать исполнилось, и закон не мог уже принудить Василия оказывать материальную помощь.

Удар для Веры Андреевны был настолько велик, что слегла она в постель. Ухаживали за нею соседки. И, спасибо им, встала на ноги.

С тех пор прихварывала Андреевна частенько. Сказались бессонные ночи, бесконечные хлопоты и заботы, да и годы давали о себе знать, как-никак за пятьдесят пять перевалило. Однако потихоньку за хозяйством следила. Жить-то надо.

Летом снова приехали дети в гости, отца бранили, о беде семейной сокрушались, но о трудностях материнских в материальном плане речи не вели. Да и не желала никакой помощи Вера Андреевна. Спасибо за то, что не забывают, приезжают.

А Василий Трегуб между тем не ужился и в новой семье, опять перекочевал, правда, брака не регистрировал. Однажды, собираясь приколотить какую-то доску на чердаке, сорвался с лестницы и разбился насмерть.

Наследство его делили на пять частей, на пятерых детей. Вера Андреевна не мешала этому. Все правильно. Какая она участница, коль разведенная.

Поделили на пять частей и сумму, вырученную от продажи дома. И все было бы хорошо, если вдруг Катя, старшая, не спросила:

– Мам, говорят ты после развода двести рублей отцу задолжала. Успела отдать-то?

– Нет, – ответила старушка, не понимая, к чему клонит дочка, – двести рублей за мной осталось.

– Так ты отдай их нам, а мы меж собой поделим.

Вера Андреевна растерянно заморгала глазами. Разве так шутят. С мольбой обвела взглядом других ребят – смотрят цепко. Пробормотала:

– Нету, дети, сейчас денег у меня.

…Мелькает перед моими глазами злое лицо младшей дочери Веры Трегуб – Надежды. (Я приехал к ней первой по письму из Нового Зеленчука, поведавшему об этой невероятной истории). Не выходит из памяти надрывный крик:

– Затвердили все: родные, родные! Какие мы ей родные, кроме Витьки. Наша родная мать умерла, а отец женился вторично.

Это была… правда. Действительно Вера Андреевна выходила замуж за вдовца, на руках которого осталось четверо ребятишек. Младшей, Надюшке, было тогда полгода. Это ее, крохотную и беспомощную увидела она сразу же, когда зашла к соседу после смерти его жены, чтобы посочувствовать горю. Увидела и заплакала от жалости…

Обидно и горько сознавать ей, что оказалась она обманутой мужем, но еще больнее чувствовать, что выросли черствыми и дети. Где-то умом она понимает: потому и выросли они эгоистами, что перед взором их был пример не только доброты и отзывчивости, но и холодной, жестокой расчетливости отца. А материнское сердце не приемлет жестокости.

Вот сидит она, сгорбленная, в старенькой вязаной кофте, вытирая белым платочком слезящиеся глаза:

– На алименты на них подать? Что вы, что вы! Разве можно позорить. Родные же они мне…

Широкая деревенская улица ему кажется узкой. Он идет по ней, робко прижимаясь к домам, ежась, как от холода. Анюта, маленькая голубоглазая девочка, приоткрыв дверцу крыльца, выжидательно смотрит на него. Ведь это ее отец. Она все еще надеется, что папка сейчас шагнет к дому, подымет ее на сильные руки, прижмет к своей груди, спросит ласково: «Ну, как дела в школе, ласточка моя?» – «Хорошо», – ответит она. И тоненькими ручонками обовьет батькину шею, прильнет к его загорелой колючей щеке. Но он торопливо проходит мимо, сворачивает в переулок и быстро идет к другому дому, где тоже есть маленькая девочка, но вряд ли она ждет этого человека так, как ждет его Анюта.

Когда в семье случается разлад, сильнее всего от него страдают дети. И нет ничего более мучительного, чем видеть детскую боль. Наверное, это понимает и Яков Гиб. Потому-то и избегает он встреч со своими детьми, в глазах которых застыло само несчастье.

Вчера, когда ребятишки были в школе, а Раиса (он знал это) ушла на ферму, перебежал осторожно деревенскую улицу и шмыгнул в калитку своего дома.

Открыв дверь, остановился у порога.

– Яша, это ты? – раздался слабый женский голос. – Вернулся, наконец…

Постарела, сдала мать со дня его ухода отсюда. Морщины еще глубже въелись в ее неподвижное, разбитое параличом лицо. Сказать ли ей, что он пришел не совсем, а только на минутку? Промолчал, не решился.

В глубине души он уже раскаивался, что зашел к матери. Ведь она, наверняка, на стороне Раисы, которая, как и раньше, при нем, безропотно ухаживает за больной свекровью. Но нужно было как-то оправдать свое поведение в глазах соседей. Ушел от семьи, бросил родную мать. Где бы ни появлялся он сейчас – всюду смотрели на него сурово и непримиримо глаза односельчан.