— Все просто превосходно, ваше величество, — прокричал он мне, как видно, немного оглушенный, — если дела пойдут так, то за три дня мы сметем эти жалкие укрепления!

— Хорошо, друг мой, — отвечал я ему, — продолжайте в том же духе. Как долго идет перезарядка ваших пушек?

— К сожалению, не так быстро, все же орудия весьма велики.

— Объявите пушкарям, что за каждое удачное попадание они получат по серебряной чешуйке, на всех, разумеется. Те, кто будут заряжать проворнее прочих также получат награду.

— О, это весьма благотворно скажется на их усердии, государь.

— Не буду больше вам мешать, господинВан Дейк. Ведите огонь, и не забывайте о прочих батареях. К сожалению вы мой единственный инженер, так что вам придется потрудиться.

— Я буду только рад служить вам, sire! К тому же эти укрепления будет не слишком трудно разрушить. Они хороши, быть может, против татар или еще кого, но для противодействия массированному артиллерийскому огню, совершенно не годятся.

— Вы полагаете?

— Вне всякого сомнения!

— Отлично, значит, у вас будет одной заботой больше.

— Как это?

— А как вы думаете, кто займется улучшением этой крепости, как только мы ее возьмем?

— Черт возьми!

— Привыкайте, Рутгер, в России так уж заведено: — кто везет, того и грузят!

— Ну, этим вы меня не напугаете, тем более что в Голландии точно так же.

Закончив разговор сВан Дейком, я повернулся к своей свите и застал ее в не слишком приглядном виде. Сразу стало понятно, кто имеет боевой опыт, а кто — нет. Если первые догадались закрыть уши и открыть рот, чтобы спасти свои барабанные перепонки, то вторые, совершенно оглушенные, кривили страдальческие лица. Проделавший со мной весь поход Миша Романов был из первых, а вот прочие рынды в основном относились ко вторым. К тому же многие из них с перепугу попадали наземь, перепачкав богатые черные кафтаны с серебряными орлами на груди.

С этого дня канонада не прекращалась ни днем, ни ночью, с тем, чтобы не давать осажденным исправлять разрушения. К концу второго дня обстрела над городом появился белый флаг. Обстрел тут же прекратили и послали гонца уведомить меня о данном обстоятельстве. Впрочем, подивившись наступившей тишине, я сам вскочил в седло и вскоре был на батарее.

На сей раз, парламентер был только один — ксендз Калиновский. Вид у него был уже не столь надменный, но гордости и фанатичного блеска в глазах меньше не стало. Вообще поляки интересные люди. Когда дела у них идут хорошо, они, иной раз, бывают просто отвратительны своим шляхетным гонором и невообразимым чванством. Но в годину трудностей те же самые люди, случается, проявляют просто римское величие духа и истинное самопожертвование.

— Добрый вечер, падре, — поприветствовал я его на латыни, — что привело вас, на сей раз?

— Это вы? — удивленно спросил он, как видно, не узнав меня сразу в рейтарских доспехах.

— Как видите, святой отец. Вы пришли сообщить мне о капитуляции? Если нет, то вы только зря утруждали свои ноги.

— Нет, ваше королевское высочество, мы не сдадимся.

— Тогда нам не о чем разговаривать. Удивляюсь только, зачем Глебович вас послал.

— Нет, воевода не давал мне поручений, я сам упросил его послать меня к вам.

— Зачем же?

— В городе помимо шляхтичей и жолнежей, чье ремесло война, находится немало женщин и детей. Я прошу, во имя человеколюбия, разрешить им свободный выход за стены.

— Хм, а отчего вы, святой отец, не побеспокоились об их жизнях в прошлую нашу встречу?

В ответ на мой вопрос, Калиновский только воздел руки к небу, дескать, на все воля небес.

— Молчите? Так я вам скажу, в прошлый раз вы были уверены в своей неуязвимости и преисполнились гордыни. Теперь же, когда мои пушки со всей ясностью показали вам хрупкость вашего бытия, вы вспомнили о человеколюбии и милосердии. Позвольте вас спросить, падре, а сами вы часто проявляли эти качества?

— Кто вы такой, чтобы судить меня?

— Можете считать, что я меч в руках господа!

Услышав мои слова, Калиновский вскинул голову и хотел что-то сказать, но сдержался и, помолчав еще некоторое время, буквально по слогам выдавил из себя:

— Вы выпустите женщин и детей?

— Их много? — немного смягчился я, глядя на его смирение.

— О, всего несколько пани с детьми и прислугой, — оживился ксендз, — право, победа над беззащитными женщинами, не добавит славы вашим знаменам.

До сих пор, разговаривая с бенедиктинцем, я не подозревал, что священник печется лишь о сохранности жизней католиков. Тем горше было мое разочарование.

— Святой отец, общаясь с вами, я узнал о милосердии и всепрощении, даже больше чем из притчи о добром самаритянине. Передайте Глебовичу, что я выпущу ваши семьи только вместе с гарнизоном. Я последний раз предлагаю сдать Смоленск и уйти с честью. Кстати, это единственный способ сохранить ваши семьи. Все пространство отсюда до Орши заполнено отрядами татар, рыскающих в поисках добычи. Идти без должной охраны сущее самоубийство.