Когда же его вассальная служба подошла к концу, и шевалье де Вази вернулся в свои владения, то на следующий день он, выглянув из окна своей спартанской спальни, увидел, что к донжону приближается знакомая дорожная карета… Баронессе, оказывается, срочно понадобились какие-то мозаики, которые недавно отыскались в заброшенном античном городке неподалеку.

Дмитрий начал объезд лена Вази с оливковых рощ, которые росли между замком и деревней. Он приказал оседлать неброского дорожного коня, и, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, взял для охраны двух конных сержантов. Ставрос на своем неизменном муле из кожи вон лез, чтобы ехать рядом с господином. Он чуть ли не ежесекундно колотил бедное животное пятками в бока, при этом не переставая давать Дмитрию необходимые на его взгляд пояснения.

— Вот эти деревья — пищал толстячок — заложены двести лет назад, а эти — он махнул рукой на противоположную сторону дороги — все пятьсот, или даже шестьсот. Одна рощица, та, что поближе к деревне, господин, насчитывает всю тысячу. Но с нее толку мало, сир. Со старых деревьев мы собираем тридцать-сорок фунтов оливок. А самые плодовитые растут вон там, на солнечном холме. С них мы собираем и до ста пятидесяти фунтов. Сейчас как раз время сбора плодов, господин.

Дмитрий съехал с дороги чтобы получше все рассмотреть. Оливковая роща была на удивление хорошо ухожена. Земля между деревьями была тщательно прополота и выровнена, да и сами деревья, с аккуратно подрезанными ветками, радовали глаз. В глубине рощи Дмитрий заметил сборщиков-крестьян. Он дал команду сержантам оставаться в седле, а сам спешился, и, под непрекращающийся писк семенившего следом Ставроса, пошел в сторону мелькающих среди зелени крестьян.

После того, как Дмитрий и Ставрос появились в роще, крестьяне низким поклоном приветствовали своего господина, и с любопытством поглядывая на Дмитрия, с удвоенным усердием продолжили работу.

— Все крестьяне Вази лентяи и бездельники, — со знанием дела продолжал пояснения Ставрос, — ведь знают же прекрасно, что каждую оливку нужно снимать с ветки аккуратно, руками, чтобы не повредить кожицу, ан нет, все норовят, чтобы поскорее закончить работу, или палками их посбивать, или гребенками счесать. А ведь если кожицу повредить, то ягода наберет воды, и масло из нее выходит не такое чистое. Но я придумал, как с ними справиться. Ежели кого ловим с граблями или палками, так, стало быть, он или она, и получает своим инструментом по собственной спине. Дюжину ударов.

Ставрос, вдохновленный вниманием Дмитрия, разошелся не на шутку.

— И еще я вот что придумал, мой господин. Опытный сборщик за день вручную может собрать фунтов двести оливок, не больше. Так что я велю сторожам приглядывать, чтобы сборщики на месте не стояли, а сам каждый вечер принимаю все, что каждый работник собрал, на вес. Ежели больше, чем двести фунтов у кого выходит — стало быть, это и есть лентяй, и преступник. — Ставрос изобразил на лице приличествующее столь тяжким обвинениям негодование, и решительно закончил — его ловим, и наказываем. Еще не разу не ошибся. Жители селения думают, что я колдун.

Поняв, что несколько увлекся, Ставрос истово перекрестился и смачно сплюнул, обозначив свое отношение к столь отвратительному для доброго христианина подозрению.

В следующий момент Ставрос несся к ближайшему дереву, где на приставленной к стволу лестнице трудилась с корзиной за плечами молодая гречанка. Игнорируя довольно соблазнительные загорелые икры, толстячок несколько раз дернул ее за юбку, и, добившись внимания, начал что-то втолковывать. Его объяснения сопровождались бурной жестикуляцией и воплями. По всей вероятности неугомонный управляющий решил явить своему хозяину еще один наглядный урок по борьбе с нерадивыми крестьянами — класть, бездельница, а не швырять в корзину!

Дмитрий, которого изрядно забавляли картинки мирной жизни, позвал Ставроса. Он справедливо рассудил, что девушка, которая, как и все жители окрестных деревень, занималась сбором оливок с раннего детства, не нуждается в бесценных указаниях управляющего, который, похоже, в пылу рачительного отношения к оливкам хозяина, был готов орать на нее до самого заката.

Они продолжили путь и, по распоряжению Дмитрия, заехали в давильню, которая располагалась на окраине деревни. Маслобойка внутри напоминала водяную мельницу. Тяжелый жернов, который приводили в движение три дюжих работника, измельчал черные ягоды в коричневую кашу. Далее ее пересыпали с помощью больших деревянных лопат в квадратный каменный чан с отверстиями на дне, и придавливали тяжелым гнетом. Выдавленная масса собиралась в большие глиняные горшки, где ее отстаивали тридцать-сорок дней, чтобы осадить воду и кусочки мякоти. Полученное масло аккуратно сливали в большие широкогорлые амфоры.

Масло первого отжима шло для приготовления пищи, умащения тела и заживления ран. Мало того, в богатых домах его заправляли в светильники, а святые отцы использовали как основу для изготовления мира, которым помазывали на царство королей и императоров, а также применяли при крещении, рукоположении, конфирмации и соборовании.

Следующее помещение было сплошь уставлено заполненными до краев и запечатанными амфорами, которые готовились к отправке. Отсюда их на телегах перевозили на пристань и грузили на суда. Широкий проход посредине вел куда-то в глубину.

— А что там у нас, Ставрос? — скорее для порядку спросил Дмитрий.

Реакция управляющего оказалось совершенно неожиданной. Толстячок замялся, сбился со своего уверенного тона и, бегая взглядом по стенам, как-то неуверенно произнес:

— Да ничего особенного, господин, так, еще кое-какой инвентарь.

Сразу же почуяв неладное, Дмитрий движением руки отстранил Ставроса, который пытался перекрыть ему дорогу, и прошел вперед.

За складом, как выяснилось, располагался стена к стене еще один большой амбар. В одном конце его бурлили два медных котла с коконами, а в другом находилась какая-то невероятная машина, вся состоящая из кожаных ремней и деревянных колес. Машину приводил в движение флегматичный ослик, который под надзором мальчишки трусил по утрамбованному кругу, увлекая за собой деревянную балку. Это громоздкое устройство приводило в действие три станка, на которых девушки-мотальщицы накручивали шелковую нить.