Не знаю почему, но мне захотелось удержать ее. Пускай побудет у нас еще немного. Трудно сказать, на что я рассчитывал, откладывая отъезд Зинаиды Ефимовны. Пообещал и билет достать, и отвезти к поезду, только бы она погостила еще дня два. Она согласилась. Она осталась ждать сына, а его всё нет. Где он? Что с ним?

…Шабунин вылетал на боевое задание в составе экипажа, сформированного еще в школе. Все были хорошо слетаны, друг друга понимали с полуслова. Боевой курс. За минуту до сбрасывания бомб в правом крыле разорвался снаряд, и оно загорелось. Неизбежен взрыв бензобаков. Ситуация крайне опасна, но вот-вот цель. Штурман М. Л. Носовский просит летчика продержаться на боевом курсе еще полминутки, и бомбы будут сброшены в цель. Летчик выдерживает боевой курс. Бомбы сброшены. Выбрасываться на парашютах здесь нет никакого смысла, и Шабунин разворачивает самолет в сторону Ораниенбаума — там наша земля. Уже самолет на прямой.

Еще немного — и линия фронта, линия, которая сейчас называется „Зеленым поясом славы“.

Километров пять осталось. Крыло пылает ярким пламенем и тут… Взорвался бензобак, крыло отвалилось, самолет беспорядочно падает, и летчика то прижмет к колпаку, то бросит обратно. Летели на высоте четыре тысячи метров в кислородных масках, теперь маска только мешала, не давала возможности сориентироваться, сковывала движение.

Опять сильно прижало к колпаку и… Всё затихло. Кабина развалилась, и летчика выбросило в пространство.

Очнулся он от резкого рывка. Над головой — белый купол парашюта. Когда и как выдернул кольцо вытяжного тросика парашюта, не помнит.

Приземлился в лесу. Парашют повис на дереве, летчик болтался на стропах. Прислушался. Кругом — тишина и непроглядная темень. Начал отстегивать парашют. Спрыгнул на землю. Теперь надо поскорее уходить от места приземления, от предательски белеющего купола парашюта на дереве. Сориентировавшись по звездам, Шабунин взял направление на северо-запад.

Эти пять километров до линии фронта преодолевал пять суток. Есть нечего. Плитка шоколада давно съедена. Довольствовался подножным кормом. Пробирался больше ночами, днем пережидал. Старался избегать встреч с немцами.

Но вот однажды, на рассвете, выйдя на опушку леса, он неожиданно наткнулся на немца. Может быть, это был часовой. Где-то вверху каркнула ворона, и немец поднял голову. Стоило ему опустить голову — увидел бы перед собой русского и тогда…

Шабунин взвесил это и мгновенно принял решение. Убегать обратно — треск валежника может выдать, и он спустил курок. Немец начал безмолвно оседать, прислонившись к дереву и держась рукой за грудь, а Шабунин убежал дальше.

Лес начал редеть… Вот и кустарник кончился, впереди открывалась большая поляна. По всем признакам — передний край обороны фашистов.

Было раннее утро. Маскируясь за кустиком, осмотрелся. Справа виден небольшой домик. Из него вышел немец, прислонился к дереву. Ближе слева стоял сруб-блиндаж. Из него вышли двое с автоматами и пошли влево в глубь леса.

Выждав немного, Шабунин приблизился к блиндажу, прислушался. Тихо. Осторожно вошел — никого. На столе какие-то банки, видимо, консервы, на полу, почти у самого входа, — ящик с гранатами. Взяв две гранаты с длинными деревянными ручками, вышел и снова нырнул в кустарник. Никого. Впереди, за поляной, виднеется длинный плетень. Решил пробраться к нему. Открытое место переполз. Это был не плетень, а густой частокол-изгородь толщиной больше метра. В частоколе обнаружил отверстие; деваться некуда — уже светло, и он нырнул вовнутрь.

В трех метрах от изгороди лежала куча сухого хвороста. Подлез под край кучи и стал прислушиваться. По ту сторону частокола послышалась немецкая речь. Немцы увидели лаз, через который недавно пробрался Шабунин, заделали его и пошли дальше, возбуждённо переговариваясь.

Немного успокоившись, Шабунин начал наблюдать, что же впереди, по ту сторону кучи хвороста. В нескольких метрах от кучи — обрыв. За ним — широкая низина, поросшая зеленой и, видимо, никем не топтаной травой, а вдали, метрах в ста пятидесяти, за низиной возвышается холм, поросший густым лесом. Через него к горизонту по центру проходит просека. Невдалеке в траве виднеется часть спиралеобразного проволочного заграждения. Вдоль обрыва ходят навстречу друг другу два часовых. Они то сходятся, то расходятся. Их не видно, но слышны их шаги и короткие реплики. Справа и слева над обрывом видны две пулеметные установки. Людей возле них не видно.

Всё осмотрено и изучено. Намечен план преодоления последнего, как ему казалось, препятствия. Нужно только дождаться ночи.

Глубокая ночь. Выждав, когда часовые, по его расчетам, находятся в наибольшем отдалении друг от друга, Шабунин тихо выбрался из своего убежища и спрыгнул с обрыва. Упал. Поднялся и — вперед, в траву. Трава оказалась в человеческий рост. Позади оставался предательский след в траве.

Проволочный вал выше человеческого роста. Нашел стык крестовин. Ступил на конец перекладины, соединяющей крестовины. Она не выдержала, обломилась. Послышался треск, но Шабунин уже по ту сторону заграждения. Упал на четвереньки и наткнулся на какой-то провод. Пощупал — идет в землю. „Мины“, — мелькнуло в голове, но деваться некуда. Лучше рисковать наткнуться на мины, чем живым попасть в руки врага. Пополз дальше. Впереди снова небольшой обрыв, протекает ручеек. И только спрыгнул с обрыва, как заговорили оба пулемета, послышался гвалт. Трассирующие пули пролетали через него и впивались в противоположный берег ручейка.

Через ручеек лежало бревно. Выждав, пока замолкли пулеметы, Шабунин перескочил по бревну и побежал дальше, к просеке. А за ним уже следовала погоня. Бежал что было силы, не обращая ни на что внимания.

Вот уже и начало просеки. Трава кончилась, бежать стало легче. Но немцы настигали. Силы на исходе. От перенапряжения в глазах темнеет, ноги отказываются служить. Немцы действовали осторожно, но мобильно. Путь впереди они прочищали гранатами, освещали ракетами. Одна граната разорвалась буквально рядом, но за кустом. Осколком попало в голову, но голова, кажется, цела. Во время взрыва гранаты он бросился на землю и пополз. Немцы почти рядом. Деваться некуда.