— Василь Иваныч, даже если и геи, мне-то что с того? Вряд ли мой зад их сильно вдохновит.

— Кондратьевна! — взвыл сосед.

— Свой побереги, коли опасаешься, — она стряхнула с локтя чужую цепкую руку и поспешила к месту разборок.

В центре разборок был тот самый юноша, который просил капли. Все так же шмыгал носом и гнусавил:

— Ну что-что, вызвонили меня, приехал. Отработал. А денег не-ет.

— Кто тебя ебал, Олеженька? — пытался выяснить правду бритоголовый тип.

— В-все-е…

Толпа загалдела с новой силой, до Элизабеты Кондратьевны долетали отдельные слова, и сама она замерла, зажав в вытянутой руке пузырек «Нафтизина», и превратилась в слух.

— … я пошутить хотел…

— … захожу, а он там, думал подарок…

— … ты ебешь, а я смотреть должен?

— … ничего не знаю, денег у меня нет!

— … да вы охренели столько драть! Можно подумать, у него жопа золотая…

— … за услуги платить надо! А тебе, Олеженька, наука, как своих наебывать и на вызова без крыши ездить…

— … так себе жопа…

— Женщина, вам чего надо?

Элизабета Кондратьевна вздрогнула, перевела глаза на подозрительно щурившегося мужчину, которого она до сей поры в своем общежитии не видела, прочистила горло:

— Капельки принесла.

— Бабка…

— Вот этот молодой человек попросил у меня капелек в нос, возьми, милый, — она шустро двинулась к зареванному парню.

— Бабка! — Рявкнул бритый. — Пиздуй восвояси!

— Что это?! Я у себя дома, между прочим, а тебя, мил человек, первый раз вижу. Говори, кто таков?

— Кондратьевна! — завыло рядом, и ее оттащили из эпицентра событий. — Простите ее, господа хорошие, не по злому умыслу она, по скудоумию старческому.

— Василь Иваныч! — рявкнула Элизабета Кондратьевна. — Да отстанешь ли ты от меня, ирод?! Да чтоб я тебе другой раз на опохмел дала!

— Кондратьевна, — тот набычился и обиженно запыхтел.

— В сортир хочу! Имею право! — она отпихнула пьяного соседа и гордо прошла к нужной двери, хлопнув ей нарочно громко и щелкнув задвижкой.

В коридоре стало тихо. Элизабета Кондратьевна приложила ухо к плохо покрашенной филенке, но услышала только удаляющийся топот. Видать, разборки решили перенести в другое место.

— Вот ведь пидарасы, — расстроилась Элизабета Кондратьевна, спустила на всякий случай воду — вдруг кто-то остался — и павой выплыла в коридор.

Коридор оказался пуст. Ее королевский выход остался без зрителей.

— Вот пидарасы, — прошептала Элизабета Кондратьевна и от обиды шмыгнула носом, — куда они податься-то могли?

Она порысила к лестничной клетке, здраво рассудив, что деться такой толпе больше и некуда. На лестнице, кажется, кого-то били. Чрез толстую фанеру двери доносились глухие удары, хриплый отчаянный мат и уже до боли знакомый скулеж. Элизабета Кондратьевна стояла, готовая в любой момент отбежать подальше и сделать вид, что ее тут и не было. По обрывочным фразам она пыталась составить картину целого… И чутко уловив момент, когда дело подошло к финалу, она бросилась к своей двери, открыла было ее, но передумала, и пошла стучать к соседу.

— Кондратьевна, — затянул он, едва увидев гостью на пороге.

— Слышь, Василь Иваныч, а нет ли у тебя коньяка?

— Кондратьевна, ты того этого, — ошеломленный просьбой сосед очумело хлопал глазами.

— Ну так есть или нет?

Мимо прошли местные геи, вид они имели печальный и плачевный. У одного наливался цветом бланш под глазом, у второго скула была подозрительно припухшей. Они зло зыркнули на соседей и молча ушли к себе.

— Есть, — сознался сосед и на секунду скрылся у себя. — С возвратом только.

— Не бойся, не зажму, — Элизабета Кондратьевна сунула плоскую маленькую бутылку армянского три звезды в карман халата. — Спасибо, выручил.

— Для нервов первейшая вещь, — согласился сосед и вздохнул, закрывая дверь.

Элизабета Кондратьевна на цыпочках прошла мимо гейской двери, там стояла гробовая тишина: то ли они уже все выяснили, то ли пребывали в тоске и печали, но стучать к ним она не рискнула, ушла к себе. Нервы на самом деле требовали успокоения, а душа общения. Она достала из шкафчика стопку, плеснула туда коньяку и, с комфортом устроившись на диване, набрала номер старинной подруги: