Дед бы не согласился, думает Рао.

— А у меня его нет, — говорит он вслух.

— Ты лжёшь не только себе, но и мне, виконт эла Гроули, высокородный Рао, — говорит Олия презрительно. — Ты слаб и труслив. У тебя не хватает духу осознать собственную греховную суть, заглянуть в глаза самому себе. Если ты отправишься в Окаянный лес, если тебе удастся выжить — из чащи выползет склизкий змей. Такой облик примешь ты.

— А у меня тварь есть! — веселится Тедар. — И это дррракон! Во-от такой! С огнём из пасти! Зубищи! Крррылья! И я пойду, когда вырасту! И стану дррраконом!

Его глаза блестят недобро и непонятно, но он видит лицо Рао — и улыбается.

— Тебя я не стану есть. Ты будешь склизкий — а это невкусно.

Рао хохочет. На лице Олии — отвращение.

— Вот о чём ты думаешь, виконт эла Гроули, высокородный Тедар, — говорит она тоном, превращающим человека в блоху или зелёную тлю. — Тебе приятна мысль о том, чтобы стать кровожадным монстром. Что ж, это, по крайней мере, откровенно. Вам обоим придётся сегодня по сорок раз переписать покаянную молитву Творцу. Ужинать будете хлебом и водой.

Рао вздыхает. Спорить бесполезно — он видит это точно. Но Тедар пытается:

— Сорок?!

— Пятьдесят, — холодно обрывает Олия. — И розги тому, кто не успеет до ужина.

Тедар задыхается от возмущения и пытается ещё что-то сказать. Рао его останавливает:

— Напрасная трата времени. Пойдём в библиотеку.

Они вдвоём спускаются со стены. Олия не следует за ними — кажется, она решила, что её долг выполнен на сегодня.

— На ужин жареные бекасы, — хмуро говорит Тедар. — Я на неё так злюсь! Просто — ну, не знаю, сам бы её отодрал! Не розгами, а плетью для собак. Почему стоит начать говорить рядом с ней, что захочется — и сразу пытки и казни?! С дедом можно было говорить обо всём — и никому не приходило в голову нас лупить!

— Потому что ты превратишься в нашем лесу в дракона, — улыбается Рао. — Огонь тяжело держать в себе. Я — другое дело… но, видишь — и моя склизкость не помогает. И дед был — другое дело. Он ведь жил в мирном краю — поэтому и был мирным человеком. А отец всё время сражается — и Олия живёт рядом с опасностью. Не стоит заводить тут свои порядки. Будем писать. А бекасов принесёт Гюнор. Он добрый — и не любит нас воспитывать.

— Иногда я думаю, что склизким быть хорошо, — ворчит Тедар. — Ты — слабак, но хитрый.

— Ты лучше меня, — улыбается Рао. — Ты откровенный. За это тебя и воспитывают с ужасной силой. У тебя эта зверюга, которая в душе, сильнее, честнее и с крыльями. А я умею, когда очень надо, говорить то, что от меня хотят слышать, и злиться не люблю.

— С точки зрения Олии это — святость, — прыскает Тедар. — Ты же держишь своего гада под замком — а это добродетель!

— Когда я слушаю Олию, то не понимаю, где святость, а где грех, — вздыхает Рао. — Лицемерие — это ведь плохо, да? А я ужасно лицемерный. Но, если посмотреть с другой стороны, лицемерие — это и есть клетка для твари. И получается, что лицемерными должны быть все — потому что это дисциплина, честь и долг.

— Олия ещё что-то объясняет, хоть и непонятно, — говорит Тедар. — Она ещё сравнительно добрая и снисходительная. Здешний священник уже за первый вопрос велел бы нас выдрать.

— Это так, — кивает Рао. — Но… не знаю. И с ответами тяжело, и без ответов тяжело. И очень, знаешь, не хватает деда.

Монстра из леса убивают днём.

Тедар и Рао удивлены до глубины души. Как же мерзкая тварь могла объявиться рядом с замком в ясный и безопасный полдень? Это похоже на шутку, подначку, розыгрыш — но и Хаэль, командир лучников, вопит басом: «Прикончили гада!» — значит, правда.

Это потрясающе.

Наставник очень кстати отлучился, Олия молится в часовне — большая удача. Близнецы бросают прописи, Священное Писание и счётные таблицы и бегут к главным воротам. Стража их пропускает — стражникам и самим интересно.

— Бегите-бегите, юные господа, — ухмыляется Доук. — Его светлость маркграф уже там. Жуткий такой зверь — страсть. Обязательно это кто-то из наших иначе — что бы ему делать в деревне?

У Рао замирает сердце.

— Как — из наших? — потрясённо шепчет Тедар.

Но ноги сами несут вперёд — и выносят на вытоптанную копытами площадку около родника, где устроена поилка для скота. Там — замковая стража, лучники, крепостные мужики, мажордом. Все вооружены, все возбуждены, говорят разом, размахивают руками. Там и отец — высоченный, бархатный плащ подбит мехом куницы. Отец стоит неподвижно, надменное лицо — словно бледный мрамор.

Монстр, распластав широченные крылья, лежит, как упал — прямо на дороге, в паре шагов от родника. Густая, тёмно-красная, почти чёрная кровь течёт из-под его груди в пыль широким и страшно медленным ручьём.