Храните письма, дневники, старые документы — все это бесценный материал для историка. Так считает Мария Румянцева, доцент кафедры источниковедения Историко-архивного института (Российский государственный гуманитарный университет), заместитель директора российско-французского Центра исторической антропологии имени Марка Блока

И совсем не вернется - Или Он вернется совсем другой.

О. Мандельштам

— Письма, школьные тетради — можно ли их назвать историческими источниками? Вообще, что такое для историка источник сегодня?

— Как и вчера, как и позавчера, источник — главное для историка. Да и сам корпус источнике» не сильно изменился к сегодняшнему дню. Меняется, и весьма существенно, другое: работа с источником, то, что ученый в нем ищет и видит.

Это — производное от принятой теоретической концепции, потому источниковедение как бы повторяет историю развития всей исторической науки в целом. Позитивист, например, стремясь сделать историческую науку похожей на естественные (все остальное — вообще не наука), берет во внимание только источник-факт, однозначный, как выпадение осадка в пробирке, и не допускающий вольных толкований. То, что получалось, вполне соответствовало общему тогда взгляду на историю как на историю государств: многотомные описания политических и военных событий, долгие годы и составлявшие содержание исторической науки — пока не был исчерпан пласт источников, лежаших на поверхности.

Но сами же позитивисты провозгласили, что объяснение исторической реальности и, соответственно, прогнозирование входит в «обязанности» исторического значения по сугубо прагматическому лозунгу «savoir pour prevoir, prevoir pour prevenir» (знать, чтобы предвидеть; предвидеть, чтобы предотвратить). Это невозможно без теоретического моделирования, например, марксистского. И простое описание событий сменилось попытками отыскать в источниках следы неотвратимо действующих закономерностей, «открыть» их по дошедшим до нас обрывкам былой жизни.

По сути, марксистский подход к прошлому во многом родствен позитивистскому: и то, и другое учение исходят из идеи абсолютной и неизменной объективности прошлого, реконструкция которого не зависит от сознания и пристрастий исследователя и требует в конце концов только максимальной точности, добросовестности; задача ученого — «собрать по кусочкам» картину, которая содержит в себе некую единственную «объективную истину».

Как только мы усомнимся в этом - что у нас останется? Останется собственно исторический источник: то, что создано человеком прошлого, продукт культуры. В конце концов, единственный объект приложения исследовательских усилий — источник; потом на него «надевается» интерпретация. Их может быть много, каждая — в рамках той или иной исторической концепции, исследовательской парадигмы. Они порой более или медое мирно сосуществуют, порой сменяют друг друга; иногда трудно предугадать, какая из них будет использована в данном случае. Когда иронически говорят: «Россия — страна с непредсказуемым прошлым», мне хочется заметить, что у людей страны оно непредсказуемо, потому что представление о прошлом все-таки во многом — умственная конструкция, выстраиваемая с сегодняшней позиции.

Интересно получается: завзятых материалистов, гоняющихся за единственной объективной истиной, не слишком интересует «материал» истории — сам источник и его автор. А историк-идеалист не стремится воссоздать нечто недоступное, идеальное; он работает с источником, но рассматривает его как «реализованный продукт» психики человека прошлого.

И понять этот источник можно исходя не из какой-нибудь социальной теории (например, общественных формаций), а исходя из принципа «признания чужой одушевленности», который разрабатывался в философской мысли рубежа XIX - XX веков.

— И смысл возникает из встречи чужого сознания, воплощенного в источнике, с нашим вопрошающим сознанием, из их соединения?

— Верно. Но когда эта идея возникла впервые, еще не было Фрейда и фрейдизма. И если ты признаешь чужую одушевленность, воплощенную в источнике, идеалом работы с ним становится такое его понимание, как будто ты сам его создал. Другими словами, понять прошлое как самого себя. Потом учение Фрейда вышло за пределы медицины, было осмыслено философами — и подобный идеал был просто снят как совершенно недостижимый: человек и сам себя до конца понять не может...

Начали искать явные следы неявного, чтобы и сосчитать можно было, и статистическую закономерность установить — не абсолютную и заранее заданную, а именно статистическую — и восстановить по этим кривым колебаниям рождаемости, цен и еще чего-то вполне обычного ментальность, коллективное подсознательное, стандарты поведения, мифы, ценности, управляющие обществом, — все это не менее непреложно, чем законы классовой борьбы. Знаменитая историческая школа, группировавшаяся вокруг французского журнала «Анналы», очень много сделав для «очеловечивания» исторической науки, в конце концов тоже оказалась в кризисе.

— И что же сейчас? Постмодернизм, как и во всей культуре в целом?

— Постмодернисты говорят или о равенстве создателя источника и его нынешнего интерпретатора-читателя, или даже о приоритете читателя, который становится как бы соавтором. В этом есть, конечно, глубокий смысл, но есть и большая опасность потерять одну из сторон диалога с прошлым. Тут ведь можно дойти до полного нигилизма и сказать, что никакой науки истории нет вообще, а есть лишь искусство и творчество, да еще мое индивидуальное понимание: как кочу, так и понимаю. Другой понимает по-своему, и наши прочтения абсолютно равноправны.