– 20, кажется.

– Ну да, 20. Считай, комнатная температура.

– А медведица? Таджики сказали, что медведица всю зиму по лагерю шастала, красть не давала?

– Не знаю, не видел… Скребся, правда, кто-то в дверь раз несколько, но я не пустил, подумал белочка*, - буркнул Вася, принявшись рассматривать свою плату.

– Ром будешь? – спросил я, вытащив из полевой сумки популярный тогда «Негро».

– Наливай, - забросив плату в угол, выставил Шестаков на стол два стакана и половину тронутой плесенью прошлогодней буханки.

Мы выпили по сто пятьдесят, закусили, о чем-то поговорили. Затем Вася, смущенно посмотрев, убрал недопитую бутылку в шкафчик. Улыбнувшись, я пошел к себе, взял рюкзак, побежал за грибами – в мае на Кумархе вешенки шли косяками.

Через месяц, в маршруте по верховьям сая Скального, - он километрах в четырех от лагеря, - наткнулся я на берлогу, устроенную в нижнем конце разведочной канавы. На щебенистом ее дне, то там, то здесь покрытом свалявшейся медвежьей шерстью, что-то блестело. Присмотревшись, я узнал алюминиевый крестик Шестакова.

Вид его остановил дыхание. Получается, наш геофизик Вася Шестаков на Новый Год спал с медведицей! Вот дела!

Зажав крестик в руке, я устроился на краю канавы. Далеко внизу блестела речка - я ее не видел. Я видел лавину, летевшую вниз по этому самому ущелью, летевшую убить двух мастеров, а третьего испугать на всю жизнь. Посмотрев налево, видел серые вершинные скалы. Меж ними видел завязывающие жирок лавины - иные испуганно срывались из-под ног дрожащего всем телом человека, в одних валенках идущего ко мне. Обернувшись к канаве, я видел занесенную снегом берлогу, зияющий ее зев, а в нем Шестакова, беспамятно спящего бок об бок с медведицей…

Примечание: * - Белочка – белая горячка.