В девять позвонила Алина, обрадовалась, что я дома, и попросила разрешения прийти "хотя бы на чуть-чуть". Я подумал, что неплохо бы мне сделать на часок перерыв, и разрешил. Повесив трубку, я пошел принимать душ.

Я уже закончил мыться и начал растираться полотенцем, когда услышал, как открылась входная дверь.

— Илья, ты где?! — испуганно позвала Алина.

Я крикнул ей, что в ванной, скоро выйду. Потом я услышал, что Алина включила телевизор. По одним только доносящимся из-за стены звукам я догадался, что государственный канал опять крутит документальный фильм о жизненном пути покойного премьера. После всего, что я узнал из статьи Матвея, я больше не желал подставлять уши под патоку лживого официоза. "Выруби это дерьмо!" — заорал я Алине. Звуки за стенкой немедленно прекратились. Успокоившись, я накинул халат и вышел из ванной.

— Ты чего так раскричался? — спросила Алина.

— Извини, нервы стали ни к черту.

— Понимаю... — Алина забралась в кресло с ногами и откинула волосы со лба. — Послушай, я раньше как-то не обращала внимания, а сейчас стала смотреть этот ролик в которой уже раз, и вдруг подумала: а почему его сын на похоронах был чисто выбрит? Ведь, по иудаизму, вроде бы, не положено?

— Потому же, почему премьера хоронили в гробу, а не в саване, как положено по еврейскому обряду... Помнишь рассказ Бабеля "Конец богадельни"? Старички зарабатывали тем, что сдавали внаем один-единственный гроб. "В дубовом ящике покойник отстаивался у себя дома и на панихиде; в могилу же его сваливали облаченным в саван". А потом немцы убили в бою коменданта гарнизона Герша Луговского, и товарищи приказали положить его в могилу в гробу...

— Как ты все помнишь!

— Я помню наизусть трех авторов: Бабеля, Довлатова и Кибирова.

— Но ты мне все равно не объяснил. Почему семья премьера не хоронила его по еврейскому обычаю?

— Да потому что они атеисты пальмахной закваски, вот почему!

Мы попили чаю, и я, скрепя сердце, отправил Алину обратно домой. Переводить я закончил под утро. Проспав мертвым сном три часа, я со страшным трудом разлепил глаза в начале восьмого, влез в так и не постиранную форму, запихнул в вещмешок распечатку статьи и дискету, подхватил М16 и поехал в Тель-Авив встречаться с редактором "Мевасера" Шайке Алоном.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Лица человека за рулем новенького опеля "корса" цвета металлик было практически не видно: оно было скрыто тенью от щитка под ветровым стеклом. Улица Ривлина после полуночи практически не освещалась. Света двух рахитичных фонарей, установленных в разных концах этой улицы еще в те времена, когда Меир Дизенгофф был городским головой в Тель-Авиве, едва хватало на то, чтобы отвоевать у чернильной темноты два сизых пятна на асфальте. А большего обитателям этой улицы никогда и не требовалось, ибо в квартале престарелых "йеким" — выходцев из Германии, сохранивших чинный распорядок жизни с самого приезда в Палестину в середине тридцатых, никому бы в голову не пришло возвращаться домой позже полуночи, после того как гасли большие лампионы на соседней улице Бограшов..

Опель "корса" остановился у подъезда дома номер одиннадцать, прямо напротив медного щитка с надписью "Киностудия Куф & Куф". Вернер вылез из машины, все время оглядываясь вокруг, пытаясь разглядеть в темноте любой признак подозрительного движения или постороннего присутствия. Уверившись — совершенно, впрочем, ошибочно — в том, что за ним не следят, он толкнул скрипучую калитку рядом с вывеской киностудии, и по каменной дорожке, делящей надвое черный палисадник, торопливо добрался до единственного в доме номер 11 подъезда. Киностудия занимала весь подвал, а ключ хранился здесь же, позади электрического щита, слева от бронированной двери. Вернер нашарил ключ, вымазав кончики пальцев бурой пылью, открыл дверь, вошел и спешно запер ее за собой.

В помещении киностудии было еще темнее, чем в подъезде, и глаза вошедшего отказывались привыкнуть к этой сплошной черноте. Постояв с минуту возле самой двери, Вернер неохотно зажег свет. Трескучие неоновые лампы под потолком осветили облупившуюся краску на стенах прихожей и несколько стеклянных дверей, ведущих в смежные студийные помещения. Не теряя больше времени, он толкнул ту из дверей, которая была к нему ближе всего, прошел в аппаратный зал и уселся на крутящемся стуле перед дисплеем одного из студийных компьютеров. Вернер достал из глубокого бокового кармана своего бумазейного плаща любительскую видеокассету Video8, отыскал на передней панели компьютера ячейку нужных размеров и вставил туда кассету, надавив пальцами на ее торец.

С равномерным жужжанием кассета ушла в предназначенный для нее вход. Зажглись два дисплея над главным пультом компьютера, и сразу на них возникла одна и та же сцена: на правом экране — в черно-белом изображении, на левом — в полном цвете. Паркинг, охрана, правительственный лимузин... Не глядя на экраны, Вернер набрал команду Rendering на клавиатуре компьютера. "Вставьте оптический диск", — зажглась надпись в небольшом жидкокристаллическом окошке над клавиатурой. "Уже вставлен", — пробормотал Вернер, досадуя на глупую машину, и нажал на Enter. Раздался щелчок, потом заурчал по-кошачьи оптический дисковод, переваривая вставленный диск. В нижней строке обоих экранов зажглись таймеры, отсчитывая время записи. Вернер откинулся на спинку вертящегося стула, достал сигарету и прикусил фильтр, не закуривая. Его длинные анемичные пальцы барабанили по кромке стола. Нервы, подумал Вернер, нервы сдают. Когда это кончится, надо куда-нибудь уехать подальше. На работу не вернусь, квартиру отпишу сестре...

Кончилось быстрее, чем он ожидал. Обернувшись на непонятные звуки из передней, Вернер увидел силуэты людей в темной раме входной двери. Он успел разглядеть направленное на него дуло "беретты", а потом раздался выстрел. И сразу же где-то вдалеке послышался надрывный вой полицейской сирены.

Шайке (урожденный Иешаягу) Алон занял пост главного редактора газеты "Мевасер" довольно неожиданно, в том числе и для него самого. Случилось это вскоре после того, как финансовая группа Мердока, решив закончить свою неудачную трехлетнюю эпопею на рынке израильской прессы, продала газету обратно в местные руки. Покупателем выступил мультимиллионер Юсуф Мавроди, тунисский еврей, сделавший в свое время головокружительную карьеру в израильских спецслужбах, а затем использовавший накопленные за время работы связи для открытия собственной лавочки по продаже израильского оружия диктаторским режимам Центральной Африки и Латинской Америки. Своих денег в это дело он не вкладывал, а выступал посредником между небедными заморскими покупателями и собственными приятелями из директората израильской оборонки. Предприятие Мавроди в первые же годы существования принесло своему владельцу неслыханные барыши, ибо комиссии взимались с обеих сторон, причем львиная их доля, поступавшая из-за границы, никак не отражалась в налоговых ведомостях.