— Госпожа Татищева, вся наша страна признательна Российской империи и Вам лично, за сотни спасенных жизней. Все семьи солдат вспоминают русских госпитальеров в своих молитвах. — торжественно произнес маленький человечек за столом и громко крикнул что-то по-гречески. Вскоре из недр мраморных коридоров неслышно выткалась широкоплечая фигура с кошачьей грацией.

— Господин Хакасидис назначен к нам внештатным консультантом по культуре. — представили нам пришедшего. — У него как раз есть русские корни и он с удовольствием поддержит Ваше торжество.

А я тупо улыбалась от уха до уха, словно в один день случились Рождество, Новый Год, Пасха и именины.

— Мы знакомы с графиней. — Хакас в строгом костюме поклонился и поцеловал мне руку. Научился это делать очень красиво.

— Господин Хакасидис, я имею честь пригласить Вас на вечеринку в память о событиях этой весны. В пятницу, в 7 пополудни.

Он улыбался одновременно и мне, и невесте Еремеева, внося аромат какой-то нерафинированности и дикой мужской силы. Как бы до дуэли не дошло.

— Конечно, почту за честь.

Горные инженеры помнили размах гулянок в доме с трилистниками по прошлому году и лицом в грязь не ударили. Спиртное лилось рекой, фотографии все вскоре позабыли и пьянка понеслась. Мама по причине траура не присутствовала на мероприятии, пережидая его в своем крыле, Фохт прогуливал горняков из-за должности и сомнительного социального статуса, зато мы с сестрой отрывались за долгие месяцы огорчений.

–  Ксюха! — жарко зашептала мне на ухо сестра. — Это что за мужик?

Я отследила ее взгляд, споткнулась о смеющиеся чуть раскосые глаза и стало вдруг жарко-жарко. Словно две намагниченные иглы в доме, полном народа, эти двое шли навстречу друг другу. А ведь еще недавно, по ту сторону наших путешествий, Люська вовсю глумилась над моей симпатией.

— Это, моя дорогая, подданный Греческого Королевства господин Димитрос Хакасидис.

— Гонишь! — восхищенно проскулила Люська. — Это он?

— Он. — обреченно согласилась я.

— Вот я верила, что он тогда не погиб.

Бежать было некуда.

— Господин Хакасидис, имею честь представить Вам Людмилу Михайловну Шестакову, мою младшую сестру. Родную. — подчеркнула я и брови изумленно взметнулись над невозможными глазами.

–  Графиня, Вы преподносите мне один дар за другим.

Их поведение было совершенно неприличным, парочка негромко обсуждала что-то свое весь прием и к исходу вечера он обязан был бы сделать ей предложение, но определенно, женщинам нашего рода с местными мужиками не везло. А Люся подтвердила, что и с неместными тоже. И ведь стоило проваливаться в позапрошлый век, чтобы так увлечься современником.

Неделю спустя на литературные чтения свежего романа англичанина мистера Стокера мы с Люськой пошли в компании грека. Поржали, конечно, комментируя сюжет о сложной романтической страсти и кровососах, чем заслужили репутацию людей циничных и придирчивых.

Потом Хакас провожал нас домой, и естественно не смог отказаться от ужина.

Из распахнутых окон библиотеки хриплый баритон вытягивал родное, о том как где-то далеко зима заметает дома, а тихий (это точно моя сестра?) голос Люськи добавлял, что над возлюбленным идет снег, льдом отмеряя каждый новый год.

Спелись.

— Мама, и вот стоило затевать это путешествие с твоим замужеством и вдовством, если вместо ожидаемой светской жизни она закрутит роман с таким же подснежником, да еще со столь насыщенным жизненным багажом? — шипела я родительнице.

— Зато она ожила. — удовлетворенно шептала мама. — А с таким ей даже проще будет: ни врать, ни ломать себя не понадобится.

Мы завтракали вчетвером и это было вопиющим нарушением всех возможных приличий, но кроме меня о них уже никто не беспокоился. Дима, казалось, не ощущал никакого дискомфорта, влившись в интерьеры моего дома. В мирной жизни он продолжал оставаться огромным, сильным хищником, но моя сестра непонятным каким-то образом исхитрилась его приручить. Вот как? Я же отлично помню парад уродов, который протискивался в родительскую квартиру за ее спиной. Ботаники, хромые и убогие умом всех мастей, непризнанные гении и подраненные трудным детством — все они вгоняли папу Сережу в отчаяние. Сама-то я поступала умнее и до необходимости знакомства с родственниками мои кавалеры просто не дотягивали.

Мама неожиданно тепло общалась с современником, обсуждая экскурсию в Грецию, Люська не выпускала его ладони из своей, а я злобным упырем взирала на эту идиллию, но дотерпела до ухода дорогого гостя.

— Ты хоть понимаешь, что он ходит по грани? — распалялась я.

Сестра только угрюмо смотрела поверх подушки.

— Он же сегодня жив, а к вечеру — уже не факт?

— Так ты сама говорила, что есть люди войны, для которых это призвание. Твердила, что герои-пассионарии достойны восхищения и истинной любви. — сорвалась Люся. — Сама же в него влюблена была, вот и ревнуешь.