Но раз уж у него такой отсев, можно выбрать не отличников, а крепких середнячков. И если бы моя убийственная слава не неслась впереди северным оленем, я бы выбрала прислугу за пару часов, но желающих помирать не нашлось, как ни бился Алексей Трифонович. В конце концов для начала мне выделили слегка беременную кухарку Евдокию, которая могла проработать до самых родов, а потом уже перебраться к своему скрываемому ото всех мужу-солдату. Ее ситуация была самой плачевной — за такое обычно увольняли без выходного пособия и скандал этот только раскручивался на кухне, когда Лугов собирал свою армию для отбора камикадзе. Горничных пообещали присылать на стажировку (и теперь я точно знаю, чем будут наказывать в Усадьбе за провинности), обе посудомойки пали на колени и заскулили, что совсем еще не повидали жизни, а работники отказались наотрез. Не больно то и хотелось. Но призрак запустения и разрухи восстал над моей новостройкой.

Великое переселение случилось в аккурат перед Рождественским Постом. Гроссе переживал, что меблировка дома еще не завершена, кое где не доехали люстры, а печь в гостевых и детских немного чадит, но меня было не удержать.

Весь день из Большой Усадьбы везли мое добро. Были тут и мои так и не распакованные еще с Самары сундуки, купленные в столице вдовьи наряды (а их уже пора заменять на полутраур, но это отложим до Рождества), потихоньку покупаемая летом и складируемая в просторные кладовые Усадьбы мебель. Удивительным образом я обросла вещами за эти несколько месяцев. Хотя где несколько месяцев — скоро моя четвертая Пасха здесь. А пока юбилейное, третье Рождество. Первые два приходились на траур, а в этом году я попробую отойти от трагедии.

На прощание я раздала слугам гостинцы (всем, даже особо трусоватым) и тепло с ними пообщалась. Доброе слово — оно и кошке приятно.

Сусанна и еще одна горничная — как самые смелые и отчаянные, отправились раскладывать мое добро по шкафам и отмывать жилые помещения. Пока к таковым можно отнести мою спальню, гардеробную, ванную, столовую, прихожую. Остальные помещения зияют пустотой и даже шторы висят пока не везде. На каминную полку в спальне я поставила портрет мужа, в угол — наши венчальные иконы.

Вечером, когда все разошлись, почти искренне желая мне добра в новом доме, я, накинув стеганую тальму и шаль вышла на противоположную сторону улицы. Смотрела на свои окна и не могла оторваться. Это мое гнездо. Мое собственное. Первое в жизни. С оплаченными на пятилетку налогами, с теплым желтым светом фонаря в нескольких шагах от входа. Мое.

Приближался декабрь. Раз я проснулась в неопределяемое время и вдруг почувствовала себя на месте. Мне не снились кошмары, и даже женихи на новом месте, но состояние уюта и покоя пришло само собой. Желтый газовый свет фонаря было едва видно за вихрем мокрого снега. Когда в юности мечтала жить в Петербурге, про погоду говорили плохое только в плане дождей, но кто же знал, что зимы тут этакие… Хороший хозяин собаку не выгонит. Вот, кстати, мысль — во дворе бы неплохо собаку завести. С переизбытком мизантропии.

На углу, кутаясь в воротник шинели, стоял человек, и Богом клянусь, смотрел на мои окна. Сразу вспомнилось, что в доме три двери и пара проходов в подвалы, которые вроде бы закрыты, но… Собаку сегодня же начинать искать.

Вместо собаки к обеду явился горбатый кучер. Я уже было отвыкла от его раскачивающейся походки и скрипучего голоса, но встрече обрадовалась.

— Проходи, Мефодий.

Он смущенно озирался в передней, и я тактично провела его на кухню, где горбун долго мял шапку, а потом выдал удивительное.

— Ваше Сиятельство, возьмите меня к себе. Вам все равно рабочие руки нужны, а я стараться буду — не пожалеете. Не глядите на горб — я работать за двоих стану.

И слезу пустил. Нет, я сама тут становлюсь истеричкой, но чувствительность в мужиках иногда настораживает. Особенно в сочетании со звериной порой жестокостью.

— А что случилось? — я усадила его.

— Да Лазорку мою, помните ее? — я кивнула, ведь эту адскую скотину забыть невозможно — На мыло сдают. А я с ней столько лет, и с барином в Турецкую войну были… Супруг Ваш, Петр Николаевич, на ней учился… А тут — на мыло… Тошно мне, Ваше Сиятельство, мочи больше нет.

Нет, внешний вид и характер Лазорки наводят на воспоминания о Тортилле, но не настолько уж… Тем более, если Петр Николаевич на ней ездить учился…

— Ей годков-то сколько? — осторожно спросила я.

— Да почитай двадцать. В войну-то как раз двухлеткой была… А какая она статная тогда ходила…

Признаться, я не в курсе насчет продолжительности жизни лошадей. Ну всяко меньше черепахи, зато собака уже будет не обязательной — Лазорка сама кого хочешь загрызет. Я прошлась по кухне, заглянула в ящик с бутылками, выудила наливку и разлила по рюмкам.

— Убирать за ней будешь сам.

Письмо первое.