Учитель задерживался в Академии, поэтому я предложил Ксении поговорить еще, зайдя, ну, скажем, в кафе «Театральное». Она согласилась. Ну, вот и там поговорим. А то мы сидим у учителя, не спросив его разрешения. Потому я извинился и вышел на минутку. Перезвонил родным, сказав, что пойду погулять, поэтому вернусь позже, а когда — не знаю. Написал записку учителю про результаты моих трудов, заглянул в кошелек — вроде должно хватить на угощение девушки. До «Театрального» четыре квартала, погода приличная, так что можно прогуляться туда пешком, разговаривая по ходу дела.

Домой я вернулся уже к ужину. К вечеру стало холоднее, нога напомнила о себе, но из-за душевного подъема я на нее не обращал внимания. Хотя я не хотел есть почти совсем, но пришлось налечь на еду. Мама старалась, так что незачем ее расстраивать. Семья меня с интересом рассматривала, так что хорошо есть — это еще и законный повод ничего не говорить, ибо полон рот еды. А мне ничего не хотелось говорить — совсем. Я это так понимал, что о подобных вещах не надо рассказывать никому. Или почти никому.

Но это невозможно. Мама, хоть и Дара не имела — всех видела насквозь, и если ты думаешь, что она тебе поверила, когда ты ее обманываешь, то это только потому, что она сделала вид, что верит.

Так что мама, отец и Маша все из меня вытянули, кроме отдельных деталей. Они такие. Увы, я сам виноват — на щеке остался след помады, который я небрежно стер. Не будь этого — может, можно было бы и промолчать вообще или сделать загадочный вид.

Но мама заявила, что не желала бы, чтобы я и дальше встречался с Ксенией. Как с серьезными намерениями, так и не очень.

— Но почему?

— Я вижу, что она тебе совсем не пара! Ей нужен совершенно другой человек, жесткий, как воловья кожа, лет на двадцать ее старше, который не будет давать ей никакой свободы, а она будет и протестовать против этого, но и одновременно наслаждаться угнетением!

— Мама, но ты же ее вряд ли видела, а если и видела, то где-то мельком в городе! Как ты можешь сказать, что ей нужно на самом деле, или что она думает об этом, если она ни слова тебе не сказала?

— Алё, я не сижу безвылазно на кухне нашего дома. Я часто бываю в городе, говорю с людьми. Да и видела всех этих выдр (это очень облагороженный перевод вилларского слова на русский) из «Анастасии». В том числе ее подружку, которая так экспериментировала с юбками! Я видела их абсолютно всех, только не знаю их по именам. Ксения, это самая молоденькая из них, у которой темные волосы и очень бледная кожа, да? Ну вот, я видела и ее, когда она пыталась курить трубку с подружками!

Я попытался перевести разговор на эту демонстрацию с юбками, но мама была начеку и пресекла мой маневр.

— И она старше тебя! А если девушка такого возраста затевает интрижку не с человеком, который старше ее или хотя бы с ровесником, а ищет кого-то младше себя, то это значит многое. В том числе, что ее голова пуста, как миска Лео, когда он уходит из кухни! И я даже чувствую, что здесь все не так выглядит, как кажется тебе!

Вмешался отец и сказал, что его скромный опыт говорит ему, что выбирать женщин нужно младше себя. А для женитьбы особенно. Поскольку мне такое пока недоступно, то смысла в наших отношения он не видит.

Что-то в этом роде сказала и Маша, добавив, что ее подруга Светлана знает кое-кого из «Анастасии». И даже слышала, что у них бывают какие-то задания или пари — скажем, соблазнить женатого сотрудника полиции. Своего рода квалификационный экзамен на современность и эмансипированность. Если бы Ксения просто влюбилась в меня (тут Маша сказала, что я вполне привлекателен, заставив меня покраснеть), то ладно, а если это тоже задание — покажи себя соблазнительницей?

Я был готов взвыть или начать ругаться на древних языках. Спасибо, что Валерий сидел молча и только сочувственно глядел на меня. В общем, родственники мне совершенно испортили настроение. Завершающим ударом, изничтожившим хорошо начавшийся день, стал Лео. Вечером он мне сказал, что это мое дело, но он может сказать, что оставшийся на мне запах Ксении — это не запах влюбленной женщины. Это скорее, запах женщины разочарованной и не знающей, что делать. Он, конечно, преклоняется перед маминой интуицией после пребывания в Убежище, но ему кажется, что ни мама, ни Маша не правы. Но на этом его рассказ заканчивается. Решать должен я.

От раздражения я был готов отправиться в ночь и там истребить всех встреченных ночных тварей, а всех пьяниц протрезвить до похмелья, но начала болеть нога, поэтому я сидел дома, не спал и мучился от душевного раздрая. Да, я понимал, что мои родные желали мне только добра, и, возможно, они все и правы, и даже полностью правы, но сердце говорило о другом.

Заснуть я смог только к утру. Утром я встал невыспавшимся и раздраженным, но хоть нога не болела. После завтрака мам потащила меня на рынок, помогать нести купленное. Когда мы вернулись, то пошла вторая серия хождения по магазинам. Маме отчего-то захотелось купить мне галстук и перчатки. Если перчатки нельзя назвать бесполезной вещью, хотя я их надевал только в сильные морозы, то для чего мне нужен этот галстук? Дома я его носить не буду, а для парадных случаев у меня есть мантия. В ней можно идти и в гости к родным, и на княжеский прием, она ведь вроде мундира у военных. Наверное, у мамы был какой-то тайный план по отношению ко мне, но я ей не подыграл, забраковал все предложенные галстуки, а потом мы и перчатки не купили. Я периодически поглядывал по сторонам, рассчитывая, что смогу увидеть Ксению, хоть случайно. Но вероятность этого была невелика, оттого и встреча не произошла.

Май мне запомнился двумя событиями: первая половина — Ксенией, а вторая «участием» в повторной экспедиции в замок Ревьер. Экспедицию можно тоже брать в кавычки, но б этом попозже. Несмотря на намеки родителей, я встречался с Ксенией еще около двух недель. После чего, когда я позвонил ей договориться о встрече, она сказала, что этого не нужно больше делать. У нее нет на меня обиды или чего другого плохого, но и ничего другого нет. Поэтому — прощай. Я попрощался в ответ и положил трубку.

На душе было непонятное чувство — легкая грусть и даже некоторое облегчение, от того, что все кончилось. Тогда я много чего не знал, в том числе и того, что если бы я любил ее по-настоящему, то позвонил бы еще или, по крайней мере, попытался увидеть хоть издалека.