Чудом спасенные «спады» и «ньюпоры» мы сразу же сдали в капитальный ремонт. Они стали нашим первым боевым резервом. Вскоре машины снова поднялись в небо. Мы в шутку окрестили их «воловьими самолетами».

Часто внешний вид человека бывает обманчив. Вот и теперь: худенький, застенчивый Костя Ильинский совершил настоящий подвиг — спас людей и самолеты, продвигаясь рядом с наступающими врангелевцами. С горсткой красноармейцев он сумел отбить несколько атак белогвардейцев.

Улетая из Аскании-Нова, я ничего не знал и о судьбе нашей базы. Успел ли комиссар Кожевников вывести эшелон из Сокологорного до начала наступления врангелевцев? Не попал ли он в плен к белякам? На базе работали замечательные люди. В вагонах-мастерских механики изготовляли чуть ли не все металлические детали самолетов. Поистине золотые руки были и у столяров. На этих-то умельцах и держалась в первую очередь боеготовность авиагруппы.

На базе хранился и наш основной резерв оружия, боеприпасов, горючего и запасных частей. Попади это по крохам собранное богатство врагу — и все авиаотряды надолго выйдут из строя.

Решительный и находчивый Алексей Петрович Кожевников не случайно находился на базе. Снабжение армии, и особенно авиации, всем необходимым в то время было очень трудной задачей.

Как только мы перелетели из Нижних Серогоз в Никополь, меня вызвали к коменданту. Там мне вручили короткую телеграмму: «Начавиагруппы Перекопской красвоенлету Спатарелю. Находимся в Синельниково; эшелон в порядке, ремонт продолжаем. Получено двести пудов бензина. Добиваемся немедленного переезда к вам. Комиссар Кожевников».

У меня словно гора с плеч свалилась: база спасена! Вскоре авиаотряды группы перелетели на основной аэродром, в Берислав. Эшелон же перебрался на ближайшую к нам железнодорожную станцию Снегиревка. Тут мы и встретились с Кожевниковым. Он совсем не изменился: широкоплечий, с выгоревшими на солнце светлыми волосами. Вошел, поздоровался и просто, словно мы расстались только вчера, сказал:

— Приехал с обозом. Привез три бочки горючего, бочку масла и десять ящиков авиабомб. Куда сгружать?

Только позднее я узнал, что скрывалось за телеграфной фразой: «Эшелон в порядке». Кожевников сумел достать паровоз, когда врангелевцы уже открыли по станции артиллерийский огонь. Людям, находившимся в эшелоне, пришлось отстреливаться от белоказачьих отрядов…

Вскоре мы получили от Коровина еще два самолета. И два отремонтировали сами. Теперь у нас стало шесть машин. Летали по очереди — два-три вылета в день.

Берислав стал важной вехой на нашем боевом пути. Отсюда мы летали на задания, когда шло сражение за знаменитый каховский плацдарм. Позднее участвовали в последней битве, завершившейся полным разгромом черного барона.

Степь. Колышутся волны ковыля, убегая вдаль, к небосклону. На белесом небе — ни облачка. Сколько ни вглядывается в него моторист Федя Святкин, не замечает ни точечки. Понимаю его состояние: больше двух часов прошло, как он отправил в полет своего друга Николая. Если Васильченко минут через десять не вернется, на небо можно уже не смотреть: запас горючего кончится. Что же случилось? Отказал мотор? Сбили? Погиб или взят в плен? Нет ничего хуже неизвестности и тягостного ожидания.

До рези в глазах я тоже смотрю туда, где смыкаются степь и небо. Молодой летчик, получив мой «ньюпор», так обрадовался, что вообще был готов не вылезать из кабины. За пять месяцев, прошедших после окончания авиашколы, он заметно возмужал, стал летать легко, уверенно. А ненависти к врагу у него всегда было хоть отбавляй.

— За Советскую власть и неньку Украипу, — говорил он товарищам, — за Соловушку и маленького Карлушу мне и жизнь отдать не жалко…

Васильченко летал и старательно учился. Он часто расспрашивал меня о воздушных схватках наших летчиков о немцами во время, мировой войны, о боевых приемах капитана Крутеня. Так неужели он… Смотрю на часы: да, бензин в баках его машины кончился.

Подходит комиссар. Руки у него в масле: помогал ремонтировать мотор.

— Время полета у Васильченко истекло, — говорит он, нахмурившись. — Значит, с ним что-то стряслось. Может быть, в штаб позвоним?

Я не успеваю ответить.

— Летит! Летит! — слышу радостный голос Феди Святкина.

Верно! Примерно на высоте пятьдесят метров появляется знакомый «ньюпор». Но что с ним? Верхнее левое крыло растрепано. Руль глубины как-то слишком свободно болтается… Да и вообще машина еле держится в воздухе. Когда она кое-как плюхается на аэродром, слышу облегченный вздох Савина.

Подбегаем к месту посадки. Из кабины медленно вылезает Николай. На нем лица нет. Докладывает:

— Красвоенлетчик Васильченко задание выполнил.

И вдруг сорвавшимся голосом добавляет:

— Извините, товарищ командир авиагруппы, не уберег машину…

— Да что машина! — перебивает его комиссар. — Хорошо, что сам жив остался. — И он хлопает его по плечу.

Самолет действительно получил очень серьезные повреждения: пулеметной очередью перебито верхнее крыло, разрушено крепление лонжеронов фюзеляжа около руля глубины, продырявлена пулями обшивка. А Святкин, словно оправдываясь, заявляет: