У. Гладстон на отдыхе

Пока Гладстон проводил время в своем замке, новым лидером либеральной партии стал лорд Хартингтон – видный представитель вигской аристократии, сын и наследник герцога Девонширского (Спенсер Комптом Кавендиш, 8-й герцог Девонширский).

В 1874 г. лорду Хартингтону был 41 год. Ему принадлежали колоссальнейшие земельные владения, разбросанные по территории одиннадцати графств. Хотя лорд всю жизнь «кокетничал» своей утомленностью от политических и житейских забот, он собрал большую «коллекцию» министерских постов, чем любой современный ему политик.

Спенсер Комптом Кавендиш, 8-й герцог Девонширский лорд Хартингтон

В течение многих лет прохожие могли видеть, как Хартингтон уезжал домой из Уайтхолла в легком фаэтоне, небрежно держа поводья, с большой сигарой в зубах, а на сиденье рядом с ним восседала шотландская овчарка.

Единственной подлинной страстью герцога были скачки и его образцовая конюшня скаковых лошадей, хотя он также в течение 30 лет поддерживал любовную связь с герцогиней Манчестер, которая во время их знакомства считалась одной из красивейших женщин Европы. Муж герцогини, верный традициям своей касты, был вынужден воздерживаться от каких-либо неприятных публичных демаршей или светских скандалов. В итоге его супруга и Хартингтон спокойно наслаждались друг другом и неприступным моральным и социальным положением. После смерти Манчерстера его вдова вышла замуж за Девоншира и была известна в обществе как «двойная герцогиня».

Предок Хартингтона был главным судьей во время подавления восстания Уота Тайлера в 1381 г. Именно его сын Джон убил Уота, за что король Ричард II тут же возвел его в рыцарское достоинство. В то же время в другом месте толпа схватила его отца и в отместку обезглавила.

Джорджиана, герцогиня Девонширская. Портрет Т. Гейнсборо

После этого Кавендиши в течение столетий помогали монархам управлять страной, хотя, может быть, и без особого усердия. Четвертый герцог был недолгое время премьер-министром, пока Питт Старший и Ньюкасл выясняли отношения, а его брат Джон Кавендиш дважды становился канцлером казначейства. Эдмунд Берк (государственный деятель, оратор, политический мыслитель. – Е.Н.) хвалил его абсолютное личное бескорыстие, но при этом выражал пожелание, чтобы министр занимался делами с хотя бы минимальной регулярностью, а его увлечение охотой на лис было бы введено в разумные рамки. Пятый герцог завоевал себе известность, женившись на очаровательной Джорджиане, которую Гейсборо изобразил в ореоле слабого сияния на фоне грозовых туч, а Рейнолдс – весело смеющейся, с ребенком на коленях. Герцогиня прославилась не только красотой и неотразимостью, но и гигантскими карточными долгами, составившими круглую сумму в 1 млн ф. ст. К счастью, Кавендиши были одной из двух или трех самых богатых фамилий Великобритании.

Выступая перед публикой, Хартингтон тренировался методом, которым однажды поделился с молодым У. Черчиллем. «Вы нервничаете, Уинстон? – спросил он и, получив утвердительный ответ, сказал: «раньше я тоже, но теперь, когда бы я ни поднимался на трибуну, я всматриваюсь и говорю себе: “Я еще никогда в жизни не видел столько круглых идиотов”, – после чего чувствую себя гораздо лучше» [103] .

Как отмечали современники, при желании он мог быть прекрасным компаньоном, но при одном важном предварительном условии – при наличии хорошего стола. Однажды он приехал на партийный обед либералов после долгого парламентского заседания усталым и голодным. Он сидел, погруженный в мрачное молчание, пока подавались первые блюда – изысканные, но недостаточно существенные творения французской кухни. Только при появлении жареной говядины он с энтузиазмом воскликнул: «Ура! Наконец-то что-то съедобное!» – и после этого активно подключился к общему разговору. Спустя почти 20 лет один из гостей, писатель Уорд, вновь встретил герцога в английском посольстве в Риме. Поскольку Девоншир сначала не узнал его, он напомнил об их прежней встрече. Герцог эмоционально воскликнул: «Конечно, я помню! Нам нечего было есть!» Неадекватные для истинно британского желудка французские блюда, как отметил Уорд, «помнились ему почти двадцать лет».

Хартингтон исполнял свои многочисленные политические и общественные обязанности, постоянно утверждая, что подлинно счастливым он себя чувствует только в мире скачек. Однажды на скачках он встретил У. Смита и проговорил с ним о политике примерно в течение получаса, сказав на прощание: «Приятно было в таком месте проделать определенную работу».

Поражение на выборах заставило либералов задуматься над улучшением системы представительства, и у радикального крыла появилось больше возможностей объединить партию по биллю о правах. Их тактика заключалась в том, чтобы как можно чаще поднимать вопрос о реформе и непрерывно обсуждать его, пока не будет достигнуто полное согласие либеральной партии. Таким образом, передовые радикалы упорно добивались расширения избирательных прав и перераспределения, и их уверенность в победе росла, по мере того как кампания набирала силу внутри парламента.

Очень скоро Тревельян вступил в прямую конфронтацию с новым правительством тори. В 1874 г. он выступил с законопроектом, предлагавшим ассимилировать избирательные права для жителей сельской местности и небольших городов. Дизраэли в принципе признавал обоснованность расширения избирательных прав, но отказывался рассматривать вопрос о реформе из практических соображений [104] .

Признавая полезность предоставления сельским жителям избирательных прав, Дизраэли категорически заявил, что «распределение политической власти – это вопрос обычая, а не абстрактного и морального права» [105] . Более того, по его мнению, нельзя часто изменять конституцию. Вопрос о реформе следует тщательно проработать, и его необходимо представить вкупе с перераспределением избирательных округов. Большинство аргументов Дизраэли фактически сводились к проблемам перераспределения, так как избирательные округа стали более крупными. В итоге Тревельян обвинил премьер-министра в запугивании палаты общин, когда Дизраэли предпринял попытку повернуть доводы реформаторов против них самих: «Реальные интересы трудящихся сводятся к социальному регулированию. Сейчас наиболее благоприятные возможности для рассмотрения социальных потребностей основной массы народа. И я считаю совершенно неразумным стремится к переменам и таким образом привязать парламент к вопросу реформы на непомерно длительный период». Таким образом, Дизраэли не бросил прямой вызов самому принципу расширения электората [106] .

Со своей стороны, радикалы требовали, чтобы вопрос о реформе больше не откладывался. Форстер писал: «Причина, почему мы действуем в своей стране путем реформы, а не революции в том, что, когда новые социальные силы показали свою мощь, мы включили их в конституцию. Разве мы сейчас не в таком же положении?» Внесенный с этими доводами билль в 1874 г. получил поддержку 173 депутатов. Голосование вновь показало раскол либеральной партии. Из либеральных переднескамеечников лишь Стансфельд и Чилдерс открыто поддержали законопроект. Большая часть либералов проявили равнодушие и просто воздерживались и от выступления и от голосования [107] .

«Таймс» указывая на разногласия либералов и критикуя сдержанность руководства, сетовала: «Хотя лидеры либеральной партии еще не связали себя обязательствами с биллем Тревельяна, очень легко соскользнуть в такое положение, откуда нет возврата. Желательно, чтобы они попытались предвидеть значение и последствия такого действия» [108] . Действительно, радикалы и не скрывали свое стремление подтолкнуть партию к включения билля в предвыборную программу.

Несмотря на то что Тревельян и его товарищи чувствовали полное удовлетворение от дебатов 1874 г. и возросшего внимания к реформе, первые два года министерства Дизраэли были безрезультатными, поскольку казалось, что упорное сопротивление тори в палате общин не удастся преодолеть. Лишь несколько передовых депутатов продолжали самостоятельно работать над продвижением билля.