Горький запах пережженного кофейного суррогата, смешанный с "ароматом" несвежего мяса разноситься по округе, пропитывая одежду стоящих рядом с ларьком людей. Меня постепенно начинает тошнить, но чтобы согреться, я планомерно продолжаю пить черную баланду, замешанную на обжигающем кипятке. Выходит не плохо, особенно если учесть отсутствие перчаток и теплых носков. Дернул же черт вылезти в такой мороз конца декабря на улицу. Да... Наверное, черт... Точно - не Бог...
Серое небо, готовое в любую секунду разразиться тяжелыми снегопадами, словно затянувшимися порезами сплошь испещрено проводами, тянущимися от многочисленных торговых центров, магазинов и киосков с шаурмой, нелепо сосредоточенных на клочке отравленной городом земли. Глядя на все это, я чувствую себя находящимся в просторной клетке, которая не ограничивает свободы передвижения, но мешает вопреки всем законом природы оторваться от земли и взлететь вверх, навстречу густому зимнему воздуху. Мои опасения подтверждаются - свободы нет, мы все заложники... Заложники наших серых будней: кухонь и туалетов, офисов и улиц, безликих гримас окружающих и вязко текущего времени, беспощадно крутящего маховик существования и приближающего наполненную смыслом смерть, которая является единственным ярким всплеском в общей массе бесцветности.
Баланда начинает остывать и теряет какую-либо пользу. Делаю шаг к мусорной корзине, переполненной одинаковыми пластиковыми стаканчиками, и отправляю свой к собратьям. Он ударяется о край и падает мимо, разливая жидкость на корку грязного льда. Я смотрю на то, как бездарно расходуется этот черный яд и тошнота начинает отпускать. Потом поднимаю взгляд, и в глаза упирается прейскурант на продукцию, изрыгаемую грязным ларьком. Сквозь него на меня с ненавистью смотрят два желто-красных глаза, раздраженные копотью дешевого масла и тухлого мяса. Думаю купить что-нибудь, но пустой карман не дает добро. Изнутри сквозь маленькое грязное оконце вырывается наружу спертый, тяжелый воздух. Стекло заляпано масляными пятнами, отчего к горлу снова подкатывает привет из больного, пустого желудка. Пока пытаюсь справиться с приступом рвоты, глаза из ларька перемещаются наружу и сильно толкают меня в бок, сопровождая действие отборным матом с ярко выраженным акцентом. Чтоб не нарваться на конфликт ухожу в сторону и пытаюсь отдышаться. Через некоторое время становиться лучше. Удивительно, желудочные спазмы привели механизмы обогрева в действие, и я перестал чувствовать холод. Загадочная сила этого кофе - не согреет кипяток, так озноб разгонит тошнота.
В голове кружатся мрачные мысли. После желудочных спазмов, вызванных отвратительным кулинарным мракобесием этого существа, сидящего в пасти холестирино - концерагенного чудовища, да ещё и толкающегося, хочется взять нож и выколоть ему глаза, чтобы они, немного похрустев под нажимом лезвия, вытекли, словно внутренности свежераздавленного яйца, прямо на плиту. А потом, немного поджарив, скормить эту глазунью бывшему хозяину. Позывы довольно сильные, такие, что я начинаю терять контроль над ситуацией и тянусь во внутренний карман своего всесезонного наряда.
Но разум, подогреваемый рациональностью, берет верх, и я торопливо отступаю от ларька в сторону. Не надо, да и недопустимо размениваться на мелочи, необходимо бороться со своими низменными инстинктами. Иду и рассуждаю о бренности мести и насилия.
Вдруг из-за угла появляется красное пальто...
* * *
Разрешите представиться. Меня зовут Оюшминальд, фамилия не столь интересна, поэтому о ней я ничего не скажу. Ничего удивительного нет. Если посмотреть в словарь имен ты поймешь, что мое имя - это: (О)тто (Ю)лианович (ШМИ)дт (НА) (ЛЬД)инее. Родился я в семье геологов, поэтому воспитанием занимались бабушка и дедушка, последний был героем революции семнадцатого года. Мать чуть ли не из роддома выпорхнула в очередную экспедицию, предоставив право выбора имени своим родителям, в частности, к тому времени почти сбрендившему деду, который и нарек меня соответствующим образом. Бабушка в итоге стала звать меня просто - Юша.
Был я инфантильным ребенком со слабым здоровьем. Из ярких воспоминаний детства - ветрянка в 14 лет, от которой я чуть не умер. Рос в тепличных условиях. Кроме высоких потолков большой по тем временам квартиры я ничего не видел из окружающего мира. В школу пошел с восьми лет. Учился плохо, с одноклассниками отношений никаких не было, если не считать постоянных издевок и побоев - естественно не с моей стороны. С девушками (ничего удивительного) как-то тоже не сложилось. Они шарахались от субтильного прыща как от чумы, а отбежав, смеялись в голос, крутя пальцем у виска. Бабушка провожала меня в школу до 8 класса, пока меня не перевили на домашнее обучение в связи со "стабильным отсутствием социальной адаптации".
История вышла интересная. Когда в очередной раз мои "школьные друзья" попытались утопить портфель в сортире я, не выдержав вполне дежурной порции стандартных издевательств (и что на меня нашло?), схватил первого попавшегося "товарища" за шею и с силой ударил три раза головой об выкрашенную ядовито-зеленой краской стену туалета. Когда сопротивление было подавлено, ту же голову я засунул в унитаз, предвосхитив тем самым часто встречающиеся сцены американских боевиков, посыпавшихся на голодного и одуревшего советского потребителя десяток лет спустя. После содеянного я сидел в кабинете директора чуть ли не перед всем дружным учительским составом и плакал. Но не оттого, что мне было стыдно за поступок, а оттого, что не мог отправить туда же и их, в вонючий загаженный унитаз, а упыри на фоне алых стягов и портретов "дорогого Леонида Ильича" продолжали читать мне мораль и возмущаться столь отвратительным и недостойным поступком. Обидно выглядеть дураком в глазах умных, но ещё обидней выглядеть дураком в глазах дураков.
Наверное, в этот самый день я осознал свою ненормальность и задумался, кто же превратил меня в ЧМО - заботливые предки или лучшая в мире система образования? Но ответа не нашел.
В общем, всё по Фрейду. Вырос моральным уродом. Социальная машина попробовала меня на вкус и выбросила через задний проход на задворки системы общественных отношений. Когда состарившиеся родители, наконец, обратили внимание на свое чадо, то с ужасом обнаружили, в кого оно превратилось, и почти отказались от меня. Я не был в претензии. В конце концов, я явился одним из проявлений сложной закономерности блуждания белка в мужском организме, сработавшей, скорее, в качестве исключения - трудно было поверить в то, что я оказался самым проворным среди прочих, чтобы пробить себе дорогу к свету. Исходя из всей моей убогой жизни этого в принципе произойти было не должно. Но произошло...