– Я это делать не буду.

Сурин ответил:

– Тогда звони Ермашу сам.

Сергей позвонил. Председатель Госкино СССР Филипп Тимофеевич Ермаш любезно попросил Сергея Фёдоровича заглянуть на огонёк:

– Да, литература плохая, – признавал Ермаш. – Так давай обратимся к какому-нибудь профи-сценаристу. Любого в ЦК пригласят и попросят переписать, как тебе нужно. Герои, зато какие!

Сергей побурчал немножко и положил на чиновный стол сценарий:

– Здесь – не герои, здесь – должности.

Я же не сомневался – не пойдёт он ни на какие посулы, не станет делать то, к чему не лежит душа. Нам было легко находить общий язык. Оценки наши почти всегда совпадали, потому что настоящие оценки идут ведь не от ума, а от души.

Вообще-то он – счастливый человек. У него была прекрасная семья, и семья для него была понятием незыблемым, коренным, народным – семья дружная, семья крепкая. Он не просто любил детей, он гордился ими. Меня это удивляло – они же крохи, а он ими уже гордится.

Однако жил и ушёл Сергей одиноким художником. Да, хорошая семья, а вот круг единомышленников… Его по большому счёту не было. Но у такого крупного мастера, наверное, его и быть не могло. Ведь момент творчества всегда до такой степени интимный, что всякие вмешательства со стороны вызывают раздражение. Неважно, где тебя дёргают – дома или вне дома; кто суёт нос – начальники, редакторы и даже сотоварищи. Любое вмешательство задевает. Ещё что-то внутри бродит, ещё не сложилось, ещё идёт мучительный поиск, а тебе уже советуют – как лучше, как надо, как не надо. И ты всё более уверяешься, что в эти моменты нет для тебя ничего лучше одиночества. И это никого не должно обижать, хотя на деле, боюсь, многих задевает.

…Неподвластное время для кого-то летит, для кого-то – ползёт. Но дело своё неумолимое делает. Ушли из жизни Довженко, Калатозов, Бондарчук, ушли Чухрай, Шукшин, Тарковский, ушли мои друзья и коллеги Валентин Ежов, Будимир Метальников, Евгений Григорьев. Нелегко представить себе, что бродишь по развалинам всего, что ценил, что когда-то называлось эпохой и чему отдал лучшее от себя…

Говорить об одиночестве кинематографиста странно – фильм делается большой группой творческих людей. Однако по нескольким кадрам можно догадаться: это – фильм Довженко, этот – Эйзенштейна, это – Шукшин, а это – Тарковский. Мы так и говорим: фильм Довженко, фильм Тарковского, фильм Шукшина. Настоящее произведение киноискусства всегда несёт на себе печать личности. «Судьба человека» снята по Шолохову, но это – фильм Бондарчука. «Война и мир» снята по Толстому, но это – фильм Бондарчука.

«Нет и не может быть истинного величия там, где нет простоты, добра и правды». Это Толстой о Наполеоне. Но ведь не только о нём! Этот текст в картину можно было и не взять, а мы взяли. По-моему, для Сергея эти слова были своеобразным внутренним манифестом. Простота, Добро, Правда, в их толстовском понимании – сердцевина художественного мира, суть личности Сергея Фёдоровича Бондарчука. По Толстому – это Величие.

Деятельность в кино начинал на киностудии «Ленфильм» заместителем директора картин: «Герои Шипки», «Звезда», «Солдаты». На киностудии «Мосфильм» работал директором картин: «Последние залпы», «Весна на Одере», «Война и мир». Затем – первый заместитель генерального директора киностудии «Мосфильм». В настоящее время – Председатель совета старейшин Союза кинематографистов РФ.

В начале 1961 года группа военных и общественных деятелей обратилась к министру культуры СССР Екатерине Алексеевне Фурцевой; речь в письме шла об экранизации романа Льва Толстого «Война и мир». В письме были такие строки: «Экранизация этого великого произведения, прославляющего героизм, силу и величие русского народа в одну из значительнейших эпох его славной истории, делает эту постановку особо ответственной. Дело чести для советского кино – создать фильм, по своей художественной значительности и правдивости намного превосходящий аналогичную американо-итальянскую кинокартину в постановке режиссёра Кинга Видора. Мы убеждены, что и по своим постановочным масштабам советский фильм не должен уступать зарубежному. Наиболее потенциальной фигурой режиссёра-постановщика для этого фильма считаем С. Ф. Бондарчука».

С Сергеем Фёдоровичем Бондарчуком я познакомился в Ленинграде. После тяжёлой контузии на фронте я был переведён служить в Кронштадт, там встретил Победу, демобилизовался, пошел работать на «Ленфильм». Помню, в середине пятидесятых в коридорах студии встретил обаятельного парня, уже Народного артиста СССР – он снимался у режиссёра Ф. М. Эрмлера в фильме «Неоконченная повесть». Год спустя по приглашению тогдашнего директора «Мосфильма» Ивана Александровича Пырьева я был переведён в Москву и влился в коллектив прославленной киностудии. А Бондарчук тогда играл одну из главных ролей в картине «Шли солдаты» режиссёра Л. З. Трауберга. Зима в тот год в Москве выдалась ранняя и снежная, нужную осеннюю натуру нашли в Закарпатье, в Мукачево. Туда для организации работ на съёмочной площадке меня и откомандировали. Командование Мукачевской дивизии Прикарпатского военного округа попросило Сергея Фёдоровича выступить перед офицерским собранием. Я провожал его на эту встречу. Примерно с полчасика мы шли через перелесок, перед Домом офицеров он остановился и протянул мне руку:

– Спасибо тебе.

– За что, Сергей?

– За то, что молчал.

Он поблагодарил меня за то, что я не отвлекал его досужей болтовнёй. Вот тогда, зимой 1957 года, я впервые осознал, какой Бондарчук уникальный человек. И почти за сорок лет, что были отпущены нам для совместной работы и самых искренних дружеских отношений, я ни разу не усомнился в его незаурядности.

Когда Сергей Федорович предложил мне работать вместе с ним над фильмом «Война и мир», я был, конечно, обрадован, но и напуган предстоящим. А потому прямо сказал, что одному мне не справиться с таким размахом работ. На вопрос, кто из кинопроизводственников мог бы принять участие в создании фильма, я без колебаний назвал опытнейшего директора картины Виктора Серапионовича Циргиладзе, человека неиссякаемого темперамента и юмора, кипучей энергии и большого обаяния. Бондарчук одобрил это предложение, ибо глубоко уважал и ценил Виктора Серапионовича. Да и как его было не уважать? Циргиладзе – личность легендарная. В 1915 году он окончил Военно-морскую медицинскую академию в Санкт-Петербурге, а в апреле 1917-го встречал в Петрограде на Финляндском вокзале… Ленина. После Февральской революции Временное правительство разрешило вернуться в Россию политическим эмигрантам-революционерам. Это возвращение было обставлено почти торжественно. Члены Временного правительства в ожидании приезжающих отдыхали в царских комнатах вокзала, а отобранные молодые люди, среди которых был и Циргиладзе, встречали поезда на перроне. Ему поручили опекать революционера Ульянова. Естественно, тогда он в лицо его не знал, поэтому бегал вдоль состава и кричал: «Кто из вас Ульянов?» Откликнулся невысокого роста рыжеватый человек. Циргиладзе проводил его в царские комнаты. Прямо с порога Ульянов заявил: «Ваша геволюция – говно Мы будем делать новую геволюцию!» Вот к каким историческим событиям был причастен Циргиладзе, о чём с присущим ему артистизмом рассказывал в кругу близких, надёжных товарищей. Жизнь свою он отдал кино. Он работал с режиссёром Михаилом Чиаурели над такими колоссами, как «Падение Берлина» и «Клятва». Естественно, опыт его работы над масштабным кино был необходим «Войне и миру». Он и стал генеральным директором картины.