Того, что так замечательно пройдёт вечер, не ожидал никто, и это усилило впечатление от него. Все – и выступавшие, и зрители – находились в общем потоке творчества, любви и бережного внимания друг к другу. Люди выходили на сцену и в стихотворной форме (а некоторые даже в песнях собственного сочинения) рассказывали о внутренних изменениях, которые произошли с ними за время обучения в школе. Больше всего Неату поразил тот факт, что выступали даже те, кто раньше не отличался смелостью говорить о себе на публике. Как будто перед всеми открылось какое-то особое пространство доверия и комфорта, в котором было не страшно, не стыдно, не больно.

Не секрет, что некоторым людям очень хочется, чтобы именно их жизненная ситуация считалась самой сложной и запутанной, ведь это так хорошо подкрепляет чувство собственной значимости. Но сегодня ученики говорили о своих проблемах шутя, смеялись над тем, как глупо можно выглядеть со стороны.

Танечка, привыкшая плакать по каждому поводу, сочинила про себя целую поэму, начинающуюся строками:

Я за жизнь свою всерьёз

наревела много слёз:

теперь будет, где купаться,

в жаркий полдень поплескаться…

Слушатели так смеялись, что чуть сами от смеха не заплакали. В середине поэмы даже как-то жаль стало, что Танечка никогда больше не будет плакать и никто уже не увидит её прежнюю. Но весёлая плакса в конце своего выступления всё-таки оставила всем небольшую надежду:

Морю чтоб не обмелеть,

можно иногда реветь!

Неата искренне радовалась за своих единомышленников, за то, что в процессе творчества к ним приходило решение проблем, до сих пор казавшихся неразрешимыми. Сегодня всех как будто прорвало: каждый стал сам себе психотерапевтом, советчиком, учителем. Говорили открыто и какими-то другими словами: своими, настоящими. В школе уже давно был принят лишь один единственный язык, язык Учителя. Сейчас же, когда давящий авторитет отсутствовал, ученики раскрепостились, так как некому было подражать и нечему было соответствовать.

Один из участников вечера, всегда создававший впечатление тихого и скромного молодого человека, вышел на сцену и громко прочитал сочинённую им сказку, в которой разоблачал миф о самом себе:

В некотором царстве, в некотором государстве жил был царь. Пафосный на редкость гадёныш был…

Ему долго аплодировали, главным образом за то, что он нашёл в себе смелость вытащить на поверхность свои нелицеприятные стороны. Сам выступающий был абсолютно счастлив: прямо здесь и сейчас отпала необходимость тратить колоссальное количество энергии на то, чтобы прятать внутри себя «пафосного гадёныша».

Дальше шли песни. Под гитару и без неё поющие демонстрировали свои таланты, и каждый рассказывал о том, что хорошим музыкальным слухом обладал всегда, а вот петь боялся. Благодаря практикам, проводившимся в школе, голос буквально прорезался и стал глубоким и сильным, как у оперных певцов. Такого рода откровениями делились почти все.

Не обошлось и без слов благодарности Учителю. Неата отметила для себя, кто и как это делал. Конечно, его любили. Он и для неё самой, бесспорно, является самым добрым, мудрым, знающим и демократичным учителем из тех, с кем ей когда-либо приходилось общаться. Но было что-то в её душе, мешавшее спокойно реагировать на любое упоминание о нём, и усиленное биение сердца в эти минуты было тому подтверждением.

И вот настал момент выступления ведущей вечера. Неата заготовила свой номер на десерт, так как откуда-то из глубин непознанного твёрдо знала, что это станет грандиозным завершающим аккордом в сыгранной вместе со всеми учениками симфонии, посланной им сегодня свыше. Она сказала, что предлагает каждому войти в медитативное состояние не под привычную монотонную музыку, звучащую из магнитофона, а под живое исполнение классического произведения. Неата подошла к фортепиано, стоявшему в углу сцены, и открыла крышку инструмента.

Лишь только звуки музыки полились по залу, пространство как-то сразу изменилось. Неате казалось, что сам дух Бетховена спустился с небес в это скромное помещение, чтобы послушать своё творение. Конечно, мало кто знал, что она играла заключительную часть его Патетической сонаты до-минор. Но не так уж это и важно. Главным было то впечатление, которое оказала на слушателей музыка… Зал замер. Каждый сейчас мог ощутить то высокое и невыразимо прекрасное, чему нет названия и объяснения. И настоящим откровением для многих стало осознание того, что это нечто, непостижимое умом и непередаваемое словами, вовсе не было далёким и неведомым. Оно было близким и знакомым. Оно всегда было здесь – в них самих!