Довольно щекотливый вопрос разрешился сам собой. Бармалею простили его маленькую мистификацию и обещали в будущем назначить директором Северо-Западного отделения ТОРФа, если необходимость в создании такового возникнет.

Следующий автор был сравнительно молод годами, лицо имел честное и целеустремленное, в пьяных оргиях замечен не был, зато обо всем судил прямо и откровенно. От него можно было ожидать , чего-то свеженького, смелого, яркого.

Свой рассказ он читал стоя, возможно, из чувства уважения к аудитории. Уже после первого абзаца Костя насторожился. Точно так же повели себя и многие другие участники семинара. Они недоуменно переглядывались, пожимали плечами и даже вертели пальцами возле виска.

Причина эта состояла в том, что доселе автором представленного рассказа считался один довольно известный американский писатель-фантаст. Текст совпадал слово в слово, только англоязычные имена и были заменены на славянские. Едва только чтение закончилось, как ничего не подозревающий Топтыгин попросил автора немного рассказать о себе.

Биография его была безупречной – комсомолец, производственник, заочник Литературного института. Вырос на книгах Горького, Кочетова, Самозванцева, Савлова.

Топтыгин расцвел. Со своего места вскочил Чирьяков, видимо, признавший в молодом авторе. своего соплеменника-кроманьонца.

– Я всегда говорил, что литературную смену нужно искать на фабриках, в колхозах, в геологических партиях, на рыбачьих сейнерах! Пора избавиться от гнилого снобизма! Я сам начинал весовщиком в райпотребсоюзе! Знание жизни, помноженное на талант, способно рождать такие шедевры… такие… – он запнулся, подыскивая подходящее словцо.

– Что-то вроде «Горшка стихий», – брякнул кто-то из задних рядов.

– А хотя бы! – Чирьяков сделал энергичный жест правой рукой, словно нанося нокаутирующий удар. – Мой роман переведен на восемнадцать языков! Им восхищались такие… такие люди! Впрочем, не будем отвлекаться… Спасибо автору за его прекрасный рассказ! Какая идея, какая образность, какой язык! Немедленно готовить к печати!

– Язык действительно неплохой, – загадочно улыбнулся Балахонов. – Шекли писать умеет. Да и переводчик постарался. Честно сказать, я с удовольствием послушал любимый рассказ моей юности.

– Что вы хотите сказать? – насторожился Топтыгин.

– Я хочу сказать, что это плагиат. Причем плагиат наглый. Содрано все подряд, от первой фразы до последней. Не знаю, на что надеялся автор, выдавая чужое произведение за свое.

– А вы не ошибаетесь? – Топтыгин явно не знал, что делать дальше.

– Нисколько. В этом легко убедиться. В библиотеке Дома литераторов, безусловно, есть произведения вышеназванного Шекли. Сравните тексты.

Зал разразился злорадным хохотом, свистом и улюлюканьем. Даже Верещалкин, лицо которого было опять скрыто черными очками, улыбался в бороду.

– Надеюсь, вы разъясните нам этот парадокс? – Топтыгин обратился к освистанному автору, все это время соблюдавшему завидное хладнокровие.

– Конечно, – тот обвел зал ясными, очень честными глазами. – Кто-нибудь из присутствующих имеет понятие о современном литературном процессе? Вижу, что никто… Придется разъяснить.

– Ну и наглец! – покачал головой Разломов.

Между тем автор, фамилия которого, кстати говоря, была Желтобрюхов, ничуть не тушуясь, стал излагать теорию современного литературного процесса применительно к научной фантастике. Очень ловко доказав, что благодаря развитию средств связи и росту культурного обмена литература во многом утратила свои национальные черты и приняла усредненный, космополитический характер, он от обобщений перешел к частностям.

Сближение идей и чаяний, переосмысление жизненных ценностей и даже сходство подсознательных реакций вполне могли привести к тому, что у разных писателей в разных полушариях планеты могли появиться сходные произведения. Теория вероятностей, кстати, это не отрицает. И вообще, кто такой этот Шекли? Никакого Шекли я не знаю! Рассказ написан десять лет назад, чему есть надежные свидетельства. Нужно еще разобраться, кто его у кого украл. Желтобрюхов у Шекли или Шекли у Желтобрюхова.

Ответом ему были едкие реплики и иронические аплодисменты. Чтобы замять неловкость, Топтыгин быстренько перешел к третьему номеру, а конкретно – к рассказу Кронштейна «Из записок космического разведчика».

Косте передали его собственную рукопись, покрытую красными карандашными пометками, словно тело сифилитика – язвами. За пять минут, которые ушли на чтение, он натерпелся страху больше, чем за самую опасную милицейскую операцию.

Голоса своего Костя не слышал, а текст различал с трудом. Закончив последнюю фразу, он некоторое время не мог заставить себя глянуть в зал.

В чувство его вернули только слова Топтыгина: «У вас все?»

Бубенцов показывал Косте большой палец. Балахонов кривился, но не так, как на помои, а скорее как на недобродивший квас. Слово для обсуждения просили сразу несколько человек – Бармалей, Разломов, Лифшиц и даже Хаджиакбаров.