Вот только родителей у него не было. А значит...

Но мелкий Ерка удивил.

– Я дитя Дарелина. – Буркнул ребенок, исподлобья рассматривая эаля, и судя по всему, бежать не собирался. – Я у него под крылом.

Ерк молча приподнял бровь, новым взглядом окидывая детеныша.

– Значит, ты Карамель. Я угадал?

– Да.

Выждав минуту и поняв, что спрашивать его больше ни о чем не будут, ребенок повернулся спиной к эалю и потопал дальше. Под толстым тяжелым свитером угадывались холмики крошечных крылышек.

Карамель... Да, действительно чистокровный лае. Его брату, должно быть, повезло гораздо меньше. Сколько у него процентов чужой крови – пятнадцать или двадцать?

Адаптация к миру будет длиться дольше. А учитывая, в каком он прибыл состоянии...

Теперь было понятно, кто из семерых детей замер между жизнью и смертью.

– Мне дальше нельзя идти? – Серьезно уточнил детеныш, снова остановившись.

– Почему же? Можно. – Качнул хвостом эаль, заложив руки за спину.

Потоптавшись немного на одном месте, Карамель подошел к правой стороне дорожки и нагнувшись, поставил блюдце на землю, подальше от плиток, по которым обычно ходили.

Место ему не сильно понравилось и блюдце спустя минуту перекочевало еще дальше – для этого детеныш, подтянув повыше свитер, шлепнулся коленями на газон и передвинул тарелку под кустик. Вернувшись на дорожку и внимательно осмотрев дело рук своих, Карамель отряхнул штанины и не оборачиваясь, пошел обратно к медицинскому корпусу.

Дождавшись, когда ребенок скрылся за дверью, Ерк словно бы невзначай задел куст хвостом, приподнимая веточки и разглядывая блюдце.

Фарфоровое, с зеленым листиком-вензелем. Такие были в столовой, на них ставили чашки с чаем, ссыпали печенье или накладывали конфеты.

Вот только в этом блюдце лежали крошки. От белого хлеба, от черного и, - острый глаз эаля выхватил их из общей кучи – и от тыквенных печеньиц.

Обойдя блюдце по кругу и ради этого зайдя даже на газон, Ерк разочарованно вернулся к своему одеялу и книжке, оставленным на крыльце.

В голове роились теории, для чего ребенку понадобилось выносить крошки на улицу и выкладывать под кустик.

Занятие было действительно интересным. Ерк хорошо понимал детей лае, и время от времени присматривал за ними.

Но эти дети были особенными. Хотя бы уже тем, что провели слишком много времени вне Отдела и обзавелись чужими, порой странными причудами.

Уже уходя с насиженного места на крыльце, Ерк обернулся к окнам медицинского корпуса. В трех из них на втором этаже горел свет.

Прижавшись к стеклу, на улицу таращились несколько круглых светловолосых мордашек. И смотрели дети в сторону куста, под которым пряталось блюдце.

Покачав хвостом, эаль перенесся поближе к главному входу в Отдел.

Через два дня блюдце сменилось на керамическое, с красивым отпечатком папоротника на донышке.

Присев на корточки, Ерк задумчиво пошевелил пальцем крошки. Их не стало меньше – наоборот, там теперь лежал даже один сухарик и кусочек от овсяного печенья.

Как это стоило понимать? Маленький лае, подражая кому-то из другого мира, пытался провернуть один из бесчисленных подношений неизвестному богу? Или это его попытка отвести беду от брата, состояние которого так и не улучшилось?

Ерк бы спросил, но ни на улице, ни на крыльце мелкого не было, а подниматься на второй этаж больничного корпуса не хотелось. Причин было две – настоятельная просьба начальника Отдела и собственное нежелание ввязываться в проблемы.

А эаль их получит.

С Дарелином Ерка ничего не связывало, кроме, пожалуй, рефлекторной, заложенной еще дальними предками, неприязни. Так уж повелось, что эали не дружили с лирами. Была ли тому виной разница в строении сознания, либо на это повлияли какие-то другие факторы – в любом случае любить друг друга не получалось и сейчас.

Подловить детеныша на улице удалось лишь спустя еще три дня. При всем своем любопытстве Ерк не мог весь день караулить на крыльце – у него были и обязанности в Отделе, а скидывать свои дежурства на кого-то из крылатых не хотелось.