Я не стал тратить время на возражения, потому что с нетерпением ожидал, когда повествование закончится и можно будет уехать домой отсыпаться. Но писатель мучил меня своей повестью ещё целых три часа. Когда наконец он окончил чтение, я, поблагодарив за оказанное доверие, собрался было уходить. Шмаков задержал меня у порога:

– А как же обсуждение? Что ты можешь сказать о моём творении? Правда, искренне, правдиво, актуально и неожиданно?

– Да как тебе сказать? Действительно, много необычного и неожиданного. Однако отдельные эпизоды, фразы и выражения мне не понравились.

– В самом деле? А какие?

– Скажем, в описании Малыша. Ты пишешь, что он был сексуальным виртуозом-экспериментатором...

– По-моему, это большая находка, - возразил Шмаков.
– И очень жаль, что ты её не оценил.

– Ладно. Ответь мне только, где ты видел гладко выбритых беззубых блондинок, обладающих лучезарной улыбкой?

– Что?
– почесал голову раздосадованный Шмаков.
– В самом деле, придётся заменить.

– Вот, вот, и замени ещё эпизод, где ты описываешь драку Малыша с сантехником Унитазовым.

– Но это же центральный эпизод. Его-то зачем менять?

– Слишком уж он неестественен.

– Ты, верно, невнимательно слушал.

– Как же, я хорошо запомнил этот эпизод. Когда преступники похитили Марию, твой Малыш мчится по городу в поисках сантехника Унитазова и находит его на стройке. Сантехник, помахивая огромным гаечным ключом, обследует тяжелую бетонную стену. Малыш подбегает к противнику и грозно требует: "А ну живо гони мне десять копеек!" - "Но у меня нет мелочи", - виновато пожимает плечами сантехник. Тогда твой главный герой с криком: "Так ты, гад, не хочешь одолжить мне гривенник?!" - лупит сантехника ногой по зубам. Тот падает как подкошенный. Малыш начинает топтать и пинать его, требуя сознаться, где спрятана Мария. Сантехник не хочет. Малыш хватает его за волосы и стучит головой об стену. Но тут, как ты пишешь, откуда ни возьмись примчались дворник Подметайко, столяр Деревяшко, слесарь Порчугайкин. Заметив их, Малыш перепрыгивает через трехметровую стену и мчится за подмогой в кооператив "Обмер".

Подумай только, как всё это глупо выглядит, сколько здесь неточностей, откровенного писательского брака.

– Как-то ты всё опошлил, - покачал головой Илья.

– А фамилии? Какой дурацкий у тебя подбор! И кооперативов с названиями "Обмер" или "Обман" не бывает, и шутки у тебя преимущественно плоские...

– Эх, плохо ты юмор-то понимаешь, - раздраженно заключил Шмаков.

Наступило тягостное молчание. Наконец Шмаков спросил:

– Как тебе концовка повести?

Её окончание напоминало когда-то нашумевшее произведение Кунина "Интердевочка", и я сказал:

– Чувствуется влияние отечественной литературы перестроечного периода.

– Слушай, может быть, перевести на английский и послать в американские художественные журналы?

– Будет международный скандал, - попытался пошутить я.

– Это ещё почему?

– Из-за щенка. У тебя фигурирует щенок породы рокфеллер.

– Не рокфеллер, а ротфеллер. Что-то тебе слышится всё не то, что надо.

– И порода называется не ротфеллер, а...

– У тебя всё?
– грубо прервал меня Шмаков.

– Советую тебе больше не писать о том, чего не знаешь.

– Я не нуждаюсь в твоих советах!

– Тогда зачем позвал меня?

– Убирайся!
– вдруг грозно потребовал Шмаков.

Наконец-то наши желания совпали! Всё утро я страстно мечтал поскорей покинуть грязную комнату Ильи. Но Шмаков вместо того, чтобы посторониться и пропустить меня, почему-то, злобно сверкая глазами, подскочил вплотную, загородив путь на свободу своим мощным, пышущим гневом телом.

– Не умеешь писать - не берись, - зачем-то сказал я.

– Ах ты, гад! Да я вышвырну тебя вон!
– заорал Шмаков, схватил меня за воротник и потащил к двери. Раздался треск рвущейся рубахи.

С трудом оттолкнув злобствующего писателя, я вылетел на улицу. На свободе, ощупав испорченную рубаху, я возмущенно закричал:

– Отдай воротник, вредитель! Ты не писатель, ты вредитель!

– Вон!!!
– топая ногами, заревел Шмаков.
– Убирайся вон, подонок!

Тихая улочка огласилась лаем собак, из окна дома, где жил Шмаков, высунулась испуганная хозяйка и погрозила мне, невинному оборванцу, кулаком.

Униженный и оскорбленный, я должен был бы разобраться, призвать к ответу Шмакова, забрать оставшийся у него воротник, но, увы, сейчас всё это могло бы обернуться против меня.

Нет, я вовсе не хотел скандалить и побрёл на станцию, ещё долго слыша вслед собачью брань.

История получила продолжение в повести "Страшное проклятие"