— Слово «факт», — пояснил он, — означает, как правило, эм­пирические данные или же неопровержимо доказанную теорию. «Невыразимое Сущее» — явная метафора. Примерно такая же, как когда ты говоришь: «Ух, налопался, аж из ушей прет». Оборот речи, но не факт. Ты, наверное, хотел сказать, что изучаешь какой-то вопрос из области эстетики: например, что делает картину прият­ной взору и так далее.

— Ах нет, сэр. — Дэвид энергично помотал головой. — Это ис­тина. Истина, которая выше науки.

— Но тогда ты говоришь о религии!

— Нет, сэр! Мистер Це нам все объяснил. Старшие мальчики в школе уже умеют... это... немного настраиваться. Ну, в общем, эти упражнения, ими не просто пости... постигаешь Сущее. Ты стано­вишься Сущим. То есть не каждый день, конечно, а...

Свобода вскочил. Дэвид не спускал с него глаз. Голос у отца дрожал от сдерживаемого гнева:

— Что за ахинею ты несешь? Что значат слова «сущее» и «настройка»? Какова структура этой идентификации, которая к тому же является идентификацией только каждый второй чет­верг? Объясни! Твоих знаний элементарной семантики вполне достаточно для объяснения! Ты можешь, по крайней мере, мне показать, где дефиниции теряют силу и верх берет наглядный опыт. Говори же!

Дэвид тоже вскочил: кулачки прижаты к бокам, в глазах набухли слезы.

— Ничего они не значат! И ты тоже ничего не значишь! Мистер Це так сказал! Он сказал: эта игра словами, де-дефи-нициями и логикой — чушь собачья! Он сказал — все это на нижнем, на ма­терь... матерьяльном уровне. Настройка — она настоящая! Твоя ду­рацкая наука устарела! Ты меня тянешь назад своей дурацкой логи­кой и... и... большие мальчики смеются надо мной. Я не хочу учить твою дурацкую семантику! Не хочу. И не буду!

Свобода целую минуту молча смотрел на сына. Потом зашагал обратно на кухню.

— Я уезжаю, — сказал он. — Не жди меня.

Дверь гаража хлопнула со стуком. Через пару минут Джудит услышала, как аэрокар взлетел навстречу буре.

Глава 5

Терон Вулф покачал головой.

— Тс-тс-тс, — проворчал он. — Спокойно, спокойно.

— Только не говори мне, что гнев — признак незрелости, — вя­ло огрызнулся Ян Свобода. — Анкер никогда не писал ничего подобного. А Лэрд говорил, что бывают такие ситуации, когда нормальный человек не может не злиться.

— Согласен, — сказал Вулф. — Не сомневаюсь, что ты как сле­дует отвел душу, когда прилетел на материк, ворвался в одноком­натную квартирку бедняги Це и задал ему трепку на глазах у жены и детей. Хотя не думаю, чтобы ты чего-то этим добился. Ладно, пойдем отсюда.

Они вышли из тюрьмы. Полицейский учтиво кивнул в сторону машины Вулфа.

— Прошу прощения за ошибку, сэр, — сказал он.

— Все о'кей, — отозвался Вулф. — Вы обязаны были арестовать его, коль скоро он устроил потасовку не на Нижнем уровне. Вы же не знали, что он сын Советника по психологии. — Свободу пере­дернуло. — Но вы правильно сделали, что позвонили мне, как он просил.

— Вы хотите выдвинуть обвинение против гражданина Це? — поинтересовался офицер. — Мы теперь глаз с него не спустим.

— Нет, — сказал Свобода.

— Послал бы ты ему цветы, Ян, — предложил Вулф. — Он всего лишь пешка, выполняющая приказы.

— Никто не заставлял его становиться пешкой! — взорвался Ян. — Мне обрыдло слушать эти причитания: «Не вини меня, вини систему!» Нет никакой системы! Есть люди, которые совершают поступки — хорошие или плохие.

Величавый, словно Юпитер, торговец прошествовал впереди Яна к машине. Аэрокар, с тихим шелестом промчавшись по панду­су, взмыл в воздух. Ночь была темная и по-прежнему ветреная. Сверкающая алмазами иллюминация Верхнего уровня тонкой пау­тинкой протянулась над кромешным мраком Нижнего. Горбатый месяц над восточным горизонтом рассыпал серебристые блики по черной поверхности неспокойного океана.

— Я велел пригнать твою машину к моему дому и послал весточ­ку Джудит, чтоб не волновалась, — сказал Вулф. — Может, не сто­ит ее будить? Оставайся у меня, заночуешь, а завтра возьмешь выходной. Тебе нужно остыть.

— Ладно, — буркнул Свобода.

Вулф поставил аэрокар на автопилот, предложил Яну сигару и закурил сам. Красноватый огонек, разгоравшийся при каждой за­тяжке, высвечивал во тьме лицо торговца — лицо бородатого Буд­ды с легкой усмешкой Мефистофеля.

— Слушай сюда, — сказал он. — Ты всю жизнь заводился с пол- оборота, но все-таки обычно не терял головы, иначе ты не был бы конституционалистом. Давай рассмотрим ситуацию объективно. По­чему тебя так волнует, кем станут твои дети? То есть ты, разумеется, хочешь видеть их счастливыми и так далее, но зачем навязывать им свое представление о счастье?

— Избавь меня от своих гедонистических софизмов, — с уста­лым раздражением откликнулся Ян. — Я просто хочу, чтобы мои дети выросли порядочными людьми.

— Иначе говоря, инстинкт выживания присущ не только инди­видуумам, но и культурам, — заметил Вулф. — Прекрасно. Я не возражаю. Наша с тобой культура отдает предпочтение сознатель­ному мышлению. Быть может, оно не слишком полезно для здо­ровья, но мы все же считаем, что выбрали самый лучший путь. Однако нашу культуру поглощает культура новая, и она поднимает на щит никем до сих пор не определенные подсознательные и чисто животные начала. Поэтому мы сейчас, подобно иудейским зилотам, английским пуританам и русским староверам, пытаемся возродить определенные основы, преданные, как нам кажется, по­руганию и забвению. (И точно так же, как все сектанты, в действи­тельности мы создаем какие-то совсем новые основы; но я не стану затуманивать твою ясную целеустремленность чересчур глубоким анализом.) И опять-таки, как прежние сектанты, мы все сильнее расходимся с обществом. В то же время наши идеи начинают обре­тать популярность у определенного класса людей по всему свету. Что, в свою очередь, настораживает охранителей нынешнего по­рядка, и они принимают меры, дабы ограничить наше влияние. Мы отвечаем им тем же. Трение возрастает.