Шрифт:
— Значит, вы голосуете за Рустам? — спросил Локабер.
– Да.
— Благослови нас Господь! Я с вами.
Киви поднял руку. Коффин заметил его жест и произнес:
— Думаю, экипаж тоже нельзя лишать права голоса в этом вопросе.
— Что?! — Де Смет побагровел. Подавился словами, клокоча от возмущения, и наконец выплюнул: — Вы всерьез считаете, что имеете право проголосовать за то, чтобы оставить нас в этой пристройке к аду, а потом благополучно смотаться на Землю?
— Вообще-то, — улыбнулся Киви, — экипаж, по-моему, предпочел бы вернуться сразу. Я лично...
— Я объяснил вам, как недальновиден ваш подход, — вмешался Коффин. — Космические полеты никогда не приносили барышей. Они были научными авантюрами, исследованиями в чистом виде, если хотите. И они скоро заглохнут, если люди не будут в них заинтересованы. Успешное основание колонии на Рустаме вдохновит Землю на снаряжение новых разведывательных экспедиций.
— Это вы так думаете, — парировал Киви.
— Надеюсь, вы осознаете, — с неприкрытым сарказмом проговорил совсем молоденький юноша, — что с каждой секундой наших дебатов мы удаляемся от дома на 150 тысяч километров.
— Не берите в голову, — посоветовал ему Локабер. — Что бы мы ни делали, ваша подружка превратится в старую грымзу раньше, чем мы доберемся до Земли.
Де Смет все еще шипел на Киви:
— Ты, извозчик паршивый, ты считаешь себя вправе играть нами, как пешками...
— А ты выбирай выражения, пень неотесанный! — окрысился Киви. — Не то я вобью их тебе обратно в глотку!
— Молчать! — крикнул Коффин. — Молчать!
— Пожалуйста! — эхом подхватила Тереза. — Во имя наших собственных жизней... Вы что, забыли, где мы находимся? Между нами и вечностью всего лишь несколько сантиметров! Пожалуйста, здесь не место для драк, иначе мы вообще не увидим ни одной планеты!
Ее слова не звучали ни мольбой, ни плачем. Они были скорее материнским увещеванием (неожиданным для незамужней женщины) и успокоили разъяренных мужчин быстрее, чем окрики Коффина.
Командующий флотилией подвел черту:
— Все, хватит. Мы чересчур возбуждены и не способны мыслить здраво. Продолжим совещание через четыре вахты, то есть через шестнадцать часов. Обсудите вопрос со своими попутчиками, поспите немного, а на следующем собрании изложите общую точку зрения.
— Шестнадцать часов! — ахнул кто-то. — Вы представляете, сколько времени обратного пути они нам прибавят?
— Вы слышали, что я сказал, — отрезал Коффин. — Желающие поспорить могут заняться этим на гауптвахте. Все свободны.
Он выключил видеопанель.
Киви, уже успокоившись, улыбнулся ему исподтишка:
— Суровый отеческий нагоняй не дает осечки, верно?
Коффин встал из-за стола.
— Я ухожу, — сказал он, и собственный голос показался ему хриплым и незнакомым. — Продолжайте полет.
Никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким,- даже в ту ночь, когда умер отец. О Господи, Ты, что говорил с Моисеем в пустыне, яви ныне волю Твою! Но Господь молчал, и Коффин почти бессознательно отправился туда, где надеялся найти поддержку.
Глава 3
Одевшись в скафандр, Коффин помедлил немного в воздушном шлюзе перед выходом. Двадцать пять лет он уже был астронавтом — сто лет, если прибавить время, проведенное в анабиозе, — но до сих пор не мог без трепета предстать лицом к лицу перед творением Господним.
Бескрайняя тьма мерцала звездами, уводя взгляд все дальше и дальше, вплоть до яркого потока Млечного Пути, и еще дальше, простираясь вглубь другими галактиками и скоплениями галактик, свет от которых, пойманный телескопом сегодня, родился раньше Земли. Глядя из пещеры воздушного шлюза за локаторы и вереницу кораблей, Коффин почувствовал себя растворенным в ледяной беспредельности и абсолютном безмолвии. Но он знал, что эта пустота пылает и гудит смертоносной энергией, играет потоками пыли и газа, более массивными, чем планеты, и в муках рожает новые солнца; и он произнес вслух самое страшное имя: «Я есмь Сущий»6, и капли холодного пота выступили под мышками.
Все это мог увидеть человек в пределах Солнечной системы. Полет же с полусветовой скоростью уносил сознание в такие дали, что порой оно не выдерживало нагрузки, и тогда еще одного лунатика погружали в анабиоз. Ибо движение искажало всю картину космоса, сгоняя толпы звезд прямо к носу, так что корабли рассекали пылающее звездное облако адской допплеровской синевы. Созвездия тоненькой полоской лежали на траверзе, а в боковых иллюминаторах был кромешный мрак. За кормой по-прежнему ярко сияло Солнце, но с каким-то зловещим красноватым оттенком, точно оно уже состарилось и скитальца по возвращении домой ожидала заледеневшая планета.
«Что значит человек, что Ты помнишь его?»7 Строка принесла привычное успокоение; ведь и его, Коффина, бренную плоть, создавал Творец солнц атом за атомом, и меньше всего желал Он, чтобы душа человеческая была обречена на вечные муки. Коффин никогда не понимал, как его коллеги-атеисты выносят открытый космос.
Что ж, пора...
Он нацелился на ближайший корпус и выстрелил из маленького пружинного арбалета. Легкий линь размотался вслед за магнитной стрелой. Коффин машинально проверил прочность каната, подтянулся к соседнему кораблю, отцепил стрелу и выстрелил снова — и так от одного судна к другому, пока не добрался до «Пионера».