Под впечатлением крупного коммерческого успеха в Соединенных Штатах Сальвадор Дали окончательно преобразился в личность, которую Бретон, используя буквы его имени, назвал «Avida dollars» («Жажду долларов»).

«Должен признаться, — писал в этой связи Дали, — эти слова достаточно точно отражали ближайшие честолюбивые планы того периода моей биографии…

Сальвадор Дали призван стать величайшей куртизанкой своей эпохи».

Называя так себя, он имел в виду хорошо продаваемые продукты своего творчества и поступки — на потребу публики. «Деньги нам дали все, что только можно пожелать, чтобы быть красивыми и наслаждаться благополучием».

Нет, Дали не «продался буржуям». Он продолжал создавать то, что считал интересным для себя. Но то, что он теперь считал интересным, отвечало вкусам богатой публики.

Примыкая к победителям и не сочувствуя побежденным, он сначала почитал Ленина, потом Гитлера, а когда в Испании победили фашисты-фалангисты, приветствовал их, несмотря на то что они расстреляли Гарсиа Лорку.

«Анаграмма «Жажду долларов», — писал Дали, — стала мне вроде талисмана. Она словно превращала поток долларов в мерно струящийся ласковый дождик».

В Нью-Йорке он получил предложение оформить две витрины. На одной решил показать Ночь, на другой — День. В первой восковая фигура возлежала в ванне, обитой каракулем. Восковые руки держали над водой зеркало, воскрешая миф о Нарциссе. Живые цветы нарциссы росли из пола и мебели. Во второй витрине стояла кровать с черной головой буйвола, держащей в пасти окровавленную голубку. Ножки кровати кончались копытами. На постели — черная простыня, местами прожженная, с огоньками в прорехах. На подушке — голова восковой фигуры, объятой сном. Рядом восседает призрак, увешанный мерцающими драгоценностями.

Когда они с Галой отправились смотреть готовые витрины, оказалось, что все сделано совсем иначе! Его протест директор отклонил. Тогда Дали вошел внутрь витрины, перед которой собралась толпа, и попытался поднять ванну, но смог лишь обрушить ее на витринное стекло. Зеваки отпрянули, спасаясь от воды и осколков. Дали вышел на улицу через образовавшуюся брешь в витрине. За его спиной рухнул огромный кусок стекла.

Его препроводили в полицейский участок. Туда явилась Гала с адвокатом и друзьями. Он предпочел остаться на несколько часов в заключении, а не выплачивать залог. Судья квалифицировал его деяния как «недопустимые», потребовал возместить причиненный ущерб, но отметил, что защита своих произведений — неотъемлемое право художника.

Скандал содействовал популярности Дали. Газеты встали на его сторону. Он получил множество писем и телеграмм со всех концов Америки. Люди утверждали: он защитил не только свою работу, но и независимость искусства от посягательств на нее коммерции.

В том же 1939 году Дали получил заказ на сюрреалистический дизайн павильона для аттракционов на Всемирной выставке в Нью-Йорке. Художник назвал свой проект «Сон Венеры». Вход был сделан под ногами великанши, сидящей на стуле. Фасад напоминал коралловый грот с отверстиями и ветвями кораллов, порой переходящих в руки или напоминающих рога оленя.

В самом павильоне — коралловый риф с бассейном, диван в форме губ, такси, в котором идет дождь и ползают улитки; в стеклянном аквариуме — мумифицированная корова, фигура мужчины, сделанная из ракеток для пинг-понга, резиновые телефоны, а главное — обнаженные по пояс девушки-русалки в чулках, имитирующих рыбью чешую. Им следовало резвиться, доить «корову», баловаться с резиновыми игрушками.

В нише при входе в павильон по проекту Дали должна была находиться скульптурная копия Венеры с картины Боттичелли с головой… рыбы. Как пояснял художник, если допускается у женщины-русалки рыбий хвост, то почему бы не иметь ей рыбью голову?

Однако заказчики отказались от столь экстравагантного образа, так же как от «дождевого» такси и некоторых других причуд мастера. Он скандалить не стал, а написал «Декларацию независимости воображения и права человека на безумие», протестуя против искажения замыслов творца, отпечатал ее и разбросал с самолета над Нью-Йорком.

Возвращаясь в Европу на пароходе, он, по его словам, «думал о первобытной, дикой мощи американской демократии. Она и прежде, до встречи лицом к лицу, восхищала меня, но не разочаровала и вблизи, несмотря на превратности путешествия. Здесь ты хочешь добыть — и добываешь, идешь напрямик и режешь по-живому. А Европа, измученная своей утонченностью, день ото дня чахнет. Европа не в силах преодолеть идеологическую рознь и потому обречена стать полем битвы, обречена войне и краху».

Вновь и вновь повторю: это написано в США и прежде всего для американцев. Он потрафлял их чувству собственного величия и триумфа демократии за спиной статуи Свободы, под звездно-полосатым флагом.

В Париже он окончательно разочаровался в сообществе сюрреалистов и был оскорблен тем, что на выставке работы разных авторов расположили в алфавитном порядке: «Апофеоз равенства и коллективизма!» — по его словам.

«Близилась война. Путешествие в Америку истощило мои силы, и мы с Галой решили отдохнуть в Пиренеях, вблизи испанской границы. «Отдыхать» в моем понимании означает писать в свое удовольствие по двенадцать часов в день. Затем мы перебрались в Аркашон, где через три дня узнали об объявлении войны. Мы сняли просторную виллу в колониальном стиле, и я оборудовал себе мастерскую. Немецкие войска наступали, а у нас гостила мадемуазель Шанель».