Старуха просыпается в ночную тишину.
Чем ближе к смерти, тем меньше времени ей нужно, чтобы выспаться.
Она некоторое время лежит, не шевелясь, ждет - не потянет ли обратно в сон, туда, где мужчина с темными глазами гладит ее по гладкой, совсем еще детской щеке своей обугленной, покрытой запекшейся кровью рукой.
Annotation
русский альбом, книга 4 (НЕ ОКОНЧЕНО)
Рэйн О
Рэйн О
Соловей мой, соловей
Старуха просыпается в ночную тишину.
Чем ближе к смерти, тем меньше времени ей нужно, чтобы выспаться.
Она некоторое время лежит, не шевелясь, ждет - не потянет ли обратно в сон, туда, где мужчина с темными глазами гладит ее по гладкой, совсем еще детской щеке своей обугленной, покрытой запекшейся кровью рукой.
– Все закончилось, Машенька, - говорит он.
– Все теперь будет хорошо.
И улыбается, а она начинает плакать. Потому что хорошо будет недолго, совсем недолго по сравнению с длиной ее жизни.
И он умрет, его расстреляют из пулеметов и сожгут в старом амбаре с двенадцатью остальными, и даже тела не останется - не броситься в мерцающую воронку, не разметать по сторонам серые тени, не сказать "прощай".
Старуха открывает глаза, видевшие девяносто три весны и девяносто четыре осени. Над нею потолок в полосах света от фонаря на улице. Красивые обои - синий шёлк. Тень от люстры. Под окном проходит первый утренний трамвай - тени мечутся, хрустальные подвески тихонько дребезжат.
Старуха вздыхает, садится в кровати.
Он ей так редко снится. Но снится же, не уходит.
***
суббота
– Ваша красота сводит меня с ума, мадемуазель, - студент весело махал им рукой с площадки конки.
– Прошу вас, умоляю, простираюсь ниц - приходите вечером на каток на Мойке, у Исаакиевской площади! Сегодня там будет духовой оркестр!
Суровый усталый кондуктор с густыми обвислыми усами что-то вполголоса сказал молодому человеку, тот замолчал, прекратил шуметь, прижал палец к улыбающимся губам. Но рукой махал еще долго, пока конка не съехала с моста, содрогаясь и дребезжа на булыжниках.
– Пойдем на каток?
– спросила Маша.
Верочка пожала плечами. Насчет "красоты" студент обращался, конечно, к ней - Вера была совершенно изумительна, никого не оставляла равнодушной. Кроме себя самой - ей, казалось, было абсолютно все равно, как она выглядит и какое впечатление производит на окружающих.
– Разве дядя Андрей не сегодня приезжает?
– спросила она.
– Я что-то запамятовала. Если не сегодня, то пойдем вечером покатаемся, почему бы и нет.
Машенька обрадовалась - она очень любила кататься и давно не выбиралась.
– Да пусть даже и сегодня, - сказала она быстро.
– Поздороваемся и пойдем. Он же не к нам лично приезжает. Я его видела последний раз, когда мне было лет девять.
– Полжизни назад, - засмеялась Верочка. Накрутила на палец темно-золотую прядь, выбившуюся из-под зимней шапки.
– Завтра будет "как на Машины именины испекли мы каравай".
Она перегнулась через перила моста, посмотрела вниз.
– Ой, смотри же, лед нарезают артельщики! Как красиво солнце играет!
Огромные, длинные параллепипеды льда - "кабаны" - вытаскивались из выпиленной во льду майны и ставились на попа. Весеннее солнце ныряло в прозрачный лед, кувыркалось в сверкающей глубине, дрожало всеми цветами радуги.
– Как столбы в египетских храмах, - тихо, восхищенно сказала Машенька.
Завтра, в воскресенье, в ее день рождения - именно в этот день - в Петербурге открывалась выставка Британского музея. Копии храмовых скульптур и мумии. Настоящие. Древние. Люди, чьи глаза смотрели в высокое небо Африки десять тысяч лет назад, чье живое тепло, дыхание, сущность рассеялись в мире так давно, что и представить было сложно - но при этом по-прежнему можно было взглянуть в их черты, дотронуться до пергаментной кожи.
Верочка вскрикнула, вцепилась в перила. Маша вздрогнула, возвращаясь в реальность.
Под мостом работник пятил лошадь с санями к майне, потащил очередной ледяной кабан, зацепленный за задние копылья. Но лошадь была уставшая, оступилась раз, другой - глыба льда начала ее перетягивать, потянула назад, в майну. Мужик кричал на лошадь, тянул поводья, но она мотала головой устало и обреченно, как будто заранее смирившись с неодолимой тяжестью, увлекающей ее назад, куда она не могла обернуться и взглянуть - в ледяную воду, в темную смерть.
– Режь упряжь, - крикнула Маша.
– Режь, болван!
Мужик ее, конечно, не услышал, но то же кричали ему и остальные артельщики - они махали руками, все остановились, но ближе никто не подходил. Кабан перекувыркнулся, сани поползли в воду быстрее. Мужик все не решался бросить лошадь - потянул из-за голенища нож, стал рубить жесткие кожаные ремни.
– Уходи, - прошептала Вера.
– Не успеет, - сквозь зубы сказала Маша.
Край полыньи осыпался, тяжесть льда все тянула сани, лошадь ухнула в воду со всплеском, забилась, закрошила лед копытами. Работник замер, потрясенный и напуганный, упустил несколько секунд, в которые мог бы отскочить и спастись. Потом лед под ним раскололся, он нелепо взмахнул руками и упал в воду - прямо под бьющие копыта тонущей лошади.