– Развернитесь. Я поеду в другую сторону.

Семеныч опустил голову на подушку и сразу же заснул. Появилась Катенок и увлекла его за собой.

Не было солнечного дня с безоблачным синим небом. Но это был день. Другой день. Перед Семенычем возник лес, но не такой, в котором обычно грибники собирают грибы. Лес был окутан вечностью: высокие мрачные деревья загораживали небо. Черные деревья стояли, как голые мертвецы: старая скрюченная кора, безобразно кривые ветки и стволы, точно их нарочно и неестественно вывернули. Мягкий темно-зеленый мох зыбко проваливался и хлюпал под ногами. Вокруг – могильная тишина. Этот лес завораживал и не отпускал, нагоняя тревогу и страх. Время здесь не текло, а двигалось отрывисто, как сердцебиение в замедленном темпе. Оно физически неспешно, но сильно било секундами по всему живому и неживому, по внутреннему и внешнему. Семеныч заметил это по новым резким искривлениям стволов и веток, по неожиданным остановкам своего дыхания, по нарастающим волнам страха, которые облепляли его душу.

Лес, неспешно растворяясь, превратился одновременно и в мегаполис, и в заброшенную деревню, и в крайний север, и в прибрежную песчаную полосу моря. Семеныч не мог описать, где очутился. Он чувствовал эти местности одновременно, в равных долях от целого. Людей Семеныч не видел, зато чувствовал то, что ощущают они телом и душой. Казалось, у Семеныча остался только собственный разум, а все остальное принадлежало не ему. Точно в его тело кто-то вселялся и невольно вынуждал Семеныча чувствовать чужое, как свое: физическую боль, муки неразделенной любви, обескураженность от предательства, горе от потери близкого. Ощущение голода и холода попеременно возникало в теле. Чувство собственной неполноценности выжимало душу, как хозяйка выкручивает белье. Тяжелая тоска безысходности давила на грудную клетку, выламывая ребра изнутри. Неприятно сильные эмоции несостоятельности и неудовлетворенности человеческой сущности ощущались в кончиках пальцев, сжимающих собственное горло, мозг высыхал как у спившегося алкоголика, руки становились грязными, покрывались язвами и дрожали. Любые возможные желания воспринимались абсолютно невыполнимыми, но достаточно сильными, чтобы заставлять сворачиваться кровь.

Страх, подобно эритроцитам, пульсировал по кругу кровообращения, заставляя чернеть и гнить органы, в которые он проникал. Мысли судорожно бегали по нервным клеткам, заставляя их тут же передавать лихорадочные сигналы, от которых сжималось нутро.

Еще немного, и Семеныч рехнулся бы бесповоротно. Но он почувствовал, как поблизости иллюзией возник кто – то родной. На доли неосознанного момента времени. Семеныч понял, что это была Она. И что Она была здесь, как будто заглянула в дверь, но сразу же захлопнула. Тут же появилось тягостное чувство потери. Как будто Она ушла. Не захотела остаться рядом. Она не захотела ему помочь всего лишь своим присутствием….

Вдруг Семеныч увидел надвигающуюся тень огромной черной птицы. Движение тени становилось стремительным по мере приближения. Жуткий холод сопровождал это движение. Но тут же пропал страх, как только его источник идентифицировался. И появилась «злость». Эта «злость» разрасталась и поглощала замершее от испуга окружающее пространство, покрывшееся серым туманом. В нем мучительно извивались стволы деревьев, очертания зданий, призраки непонятных существ, которых до появления «злости» видно не было, но чье незримое присутствие вызывало гигантский страх. «Злость» агрессивным хозяином поднялась над этим странным местом.

Мгновенно и полностью скомкала и разрушила все, что на нем или в нем было.

Черная птица прекратила движение. Она больше не приближалась к Семенычу. Она с удивлением и беспокойством смотрела на происходящее. «Злость» не уничтожила черную птицу, потому что черной птицы не было. Черная птица оказалась лишь предвестником того, что должно было бы произойти, если бы не появилась «злость».

Она ушла специально, потому что, если бы Она осталась, то они с Семенычем погибли бы вместе. Она знала, что только с Ее уходом появится «злость». И уничтожит зло.

Семеныч не мог взять в толк, как он может незримо видеть чувство. А вернее то, что это чувство делает. Семеныч и сам нередко злился и мог даже прийти в ярость, но, кроме учащенного пульса, повышенного давления и желания ударить или накричать на объект своей злости, разве что-либо еще возможно? Семеныч не понимал как чувство может быть отдельно от того, кто его испытывает. Все это промелькнуло у него в голове, пока черная птица еще какое – то время парила в воздухе. Потом птица медленно исчезла…

Семеныч захотел посмотреть на Катенка и спросить, но повернув голову, увидел белую мятую подушку, край тумбочки с лежавшим на ней телефоном, часть стены гостиничного номера.

– Катенок? – позвал Семеныч.

«Так обнажаются чувства, которые становятся живыми и начинают существовать самостоятельно. Осторожнее с ними. Не выплескивай их в пространство. Они могут создать и уничтожить все. Это иной мир», – услышал он в ответ, еле разбирая быстрый шепот. Слова произносились с другой скоростью, как мысли. Возможно, это и были мысли.

Семеныч вновь стал проваливаться в бессознательную темноту, как его тут же вытащил за шиворот тяжелой рукой сигнал сообщения в телефоне.

«Что это было?» – спросила Она.

– Сам не знаю, – сам себе ответил Семеныч. И повторил то, что успел запомнить: – Обнажаются чувства.

– И начинают существовать самостоятельно, – закончила Она, подняв голову. Сделав пару отчетов, Она, после бессонной ночи, не заметила, как уронив голову на руки, уснула. Сон походил на кошмар, и где-то в глубине его Она заметила Семеныча. Но черная огромная тень гигантской птицы напугала Ее, и Она, вздрогнув, проснулась, успев услышать неясный быстрый шепот. Среди чьей-то неразборчивой речи, Она смогла различить и запомнить лишь эти слова.