Под вычурным фирменным грифом (изящным шрифтом набран адрес главной конторы в Мехико, а сокращение УУУ — водный знак) филиал агентства по Центральной Америке сообщал о том, что вчера прислана магнитофонная кассета, якобы наговоренная Дорпмюллером, но качество записи не позволяет с точностью идентифицировать его голос. Далее следовала пустая болтовня. Подписали мистер Хилэри, региональный представитель фирмы УУУ по Сальвадору, и некий мистер Пинеро, специальный агент. Хотя непонятно, что это за должность...

— И это действительно все, господин Сейтц?

— Бог мой, а вы на что рассчитывали?

Гундлах понял, что осторожность Сейтца, явное желание сохранить в тайне подробности события, известного уже газетам и телевидению, вызваны скорее всего душевной тревогой. Исчезновение Дорпмюллера подействовало на Сейтца как шок: теперь весь груз ответственности на нем! И первое, что пришло ему в голову,— перепоручить все детективам...

— Можно ли послушать запись?

— Кассета у мистера Хилэри.

Это Гундлаху не понравилось.

— Почему?

— Ваши вопросы, господин Гундлах, свидетельствуют о том, что вы не в курсе того, как разрешаются подобные конфликты. Хотя это и простительно...— Сейтц приложил платок ко рту, потом распустил узел галстука.— Поинтересуйтесь в нашем посольстве... Кого угодно спросите — и американцев, и японцев, и французов, которые здесь работают. Их фирмы тоже сотрудничали с УУУ, причем к обоюдному удовлетворению...

— Не сомневаюсь, господин Сейтц. И все же действия агентства стоило бы проконтролировать.

На какую-то секунду Гундлаху почудилось, будто Сейтц сейчас вспыхнет по-настоящему. Но тот, хотя и накалился добела, все же ответил холодно и язвительно:

— Кажется, вы намерены любой ценой взять это дело на себя. Хотите продемонстрировать нашему руководству, какой вы умница и какие болваны мы, остальные. Но имейте в виду, склока, затеянная вами через час после приезда, может только повредить Дорпмюллеру. Что касается меня, то я выхожу из игры.

— Помилуйте,— сказал Гундлах.— Просто мы обязаны что-то предпринимать, если хотим добиться успеха, но вовсе не за счет Дорпмюллера, иначе об успехе и говорить нечего, это же ясно как божий день. Но я принимаю к сведению, что вы передаете это дело в руки ли УУУ или в мои — в данном случае роли не играет. Позвольте узнать адрес их бюро?

Сейтц сидел перед ним с видом человека, потерявшего дар речи и неспособного даже на вспышку ярости: выходит, порох его все-таки отсырел.

— Адрес вам даст фрау Биндинг,— сказал он и дрожащими руками развернул большой носовой платок. Наверное, у Сейтца привычка такая — после схватки утирать от пота все лицо разом.

Гундлах, конечно, блефовал. Он и не думал подозревать УУУ в нерасторопности. И все же он не мог отделаться от впечатления, что у этих УУУ рыльце в пушку вопреки всем расточаемым в их адрес похвалам.

В это ясное, солнечное утро Сан-Сальвадор, с его широкими аллеями, мраморными статуями, магазинами, ресторанами и потоком сверкающих лаком машин, казался городом чистым, ухоженным, очень симпатичным и деятельным. Гражданской войной и не пахнет. Пальмы с легким треском помахивают на ветру своими листьями-опахалами. На месте шофера сидит Гертель, он обращает внимание Гундлаха то на одну, то на другую достопримечательность. А тот размышляет о том, как бы ему — практически без всякого тыла — подстегнуть американских детективов, а в случае необходимости отказаться от их услуг и взяться за дело самому. Может быть, это и не входит в круг очерченных перед ним задач. Но разве Винтер не сказал: «В случае осложнений мы полагаемся на вас»?

Агентство находилось на Аламеда Рузвельт, улице более спокойной, но столь же красивой, как и бульвар де лос Эроес, рядом со швейцарским посольством и прямо над бюро бразильской авиакомпании «Вариг». Кабинет, куда охранник пропустил Гундлаха, проверив предварительно, нет ли у него при себе оружия, был обставлен с нескрываемой роскошью. Зато шефа филиала мистера Хилэри Гундлах представлял себе другим. Он рассчитывал увидеть подтянутого, деловитого янки, прошедшего огонь, воду и медные трубы, нечто среднее между биржевым маклером и проповедником секты, а его встретил человек солидный, даже вальяжный, с хорошими манерами, который сразу предложил ему перекусить, поскольку, как он выразился, по его сведениям, господин Гундлах позавтракать еще не успел. Несколько неприятно поражал его непроницаемый вид и открытое с виду, а в действительности маловыразительное лицо. Невозможно догадаться, о чем человек думает, американская школа самообладания, граничащего с самоотречением.

— Мы объяснили господину Сейтцу, что нам необходимы неопровержимые доказательства того, что Дорпмюллер жив,— сказал Хилари.— Лучше всего— обыкновенное фото, где он снят с сегодняшней газетой.

— Присланной кассеты недостаточно?

Хилэри, не говоря ни слова, включил кассетник. Какой-то свистящий и хрипящий звук, будто от испорченного кондиционера, перекрывал голос настолько сильно, что с трудом удалось понять обрывки нескольких фраз, в том числе и те, где Дорпмюллер (если это был он) подтверждал, что содержат его в неплохих условиях и что он уверен — как только похитители получат свои полтора миллиона, его отпустят...