Как не одолевали меня всякие мысли, я заставила себя уснуть по возвращении в дом Дарио и проспала два часа. Сон излечил мою больную голову. Стоило купить Олесе какой-нибудь сувенир. Дарио проводил меня в магазинчик, где продавалась так называемая hand-made-косметика – мыло, масла для тела, все для душа и ванной… Олеся балдеет от таких вещей. С щедростью, которую только могла себе позволить, я набрала ей целый пакет пахучих штучек.

Вот так и закончилось мое путешествие в Венецию. С прощальной грустью я смотрела из иллюминатора самолета на уменьшающиеся островки, где осталась частичка моей души. Я всегда буду хотеть туда вернуться, но вряд ли когда появится такая возможность. Венеция из реальности опять превратилась в сказку, которую я буду видеть на картинках, только изображение теперь будет четче, подпитываемое воспоминаниями.

Дарио тоже выглядел грустным. Видно мое настроение передалось и ему. А может, он просто грустил, что закончился маленький отпуск и следует возвращаться к работе, которую он обещался довести до конца. Завеса над тайной приподнялась, хоть детали и оставались неясными. Но охота за реликвией продолжалась, в этом я не сомневалась. И я ума не прилагала, как ее прекратить. Надеялась только, что у Дарио есть какие-нибудь соображения на этот счет.

Уже стемнело, когда мы добрались до дома. Еще у калитки я почувствовала неладное, хоть с виду все выглядело как обычно. Сад цвел, кругом чистота и порядок. Чего не скажешь о доме… Как только я открыла дверь, так и замерла на пороге с вытаращенными глазами и открытым ртом. Все было перевернуто вверх дном. Ящики в мебели выпотрошены, кругом валялись вещи – мои, Олесины… Посуда на кухне по большей части перебита, потому что кто-то не церемонился, выбрасывая ее из шкафов. На фоне хаоса одни картины в уродливых рамках выглядели нетронутыми. Почему-то это больше всего выводило меня из себя. И зачем только дед развесил по стенам безвкусицу? Даже грабители не посчитали их достойными своего внимания.

Я не знала, за что хвататься. То ли определять, что украли, то ли наводить порядок. Не могла избавиться от чувства гадливости, что кто-то рылся в моем белье. Этот кто-то осквернил дом, сделал его нечистым в духовном плане.

Дарио вел себя более организованно. Первым делом он обратил внимание, что с комода пропал портрет.

– Икону украли. – Он даже побледнел, сообщая мне эту новость.

– Нет, - качнула я головой.

– Чего, нет? Посмотри, портрет исчез.

– Он не исчез. Я его брала с собой.

– Как? Не понял… Все это время икона была с тобой?

– Ну да. В последний момент я сунула ее в сумку. Не знаю даже зачем…

Я, правда, не знала, зачем это сделала. Перед поездкой в Венецию, когда Дарио уже ждал меня в саду, чтобы ехать в аэропорт, я бросила взгляд на портрет. А потом схватила его и сунула в сумку. В самолете я о нем забыла, вспомнила лишь у Дарио дома. Признаваться ему стало стыдно, боялась, что засмеет за излишнюю бдительность. Вот и протаскала портрет с иконой внутри все время на плече, в сумке, пока была в Венеции.

– Ты хоть понимаешь, что это значит? – спросил Дарио, подходя ко мне.

– Я спасла икону от грабителей?

– Ты чудо!

Дарио обхватил меня и закружил на месте, а потом стал целовать, куда попадал, повторяя, какое я чудо и как правильно сделала, что забрала икону с собой. Я смеялась, пока не поняла, что поцелуи перестали носить хаотичный порядок, и метит он в губы, несмотря на все мои увертки. Да и объятья из дружеских превратились в жаркие и настойчивые.

– Дарио, перестань! Отпусти меня. Дышать нечем, - что есть силы уперлась я ему в грудь, пытаясь отпихнуть от себя.

Сейчас мне было стыдно, что тогда, у него дома, позволила ему целовать себя, даже хотела большего. После того, как осознала, что люблю Алесандро, мысль, что буду целоваться с кем-то другим, казалась нелепой. Да и поцелуи Дарио не считала уже такими приятными.

Он сделал вид, что не обиделся, но я заметила, каких трудов ему это стоило. Руки Дарио подрагивали, когда он помогал мне наводить порядок в доме. Глаза старательно отводил в сторону. И мы практически не разговаривали на протяжении часа, что длилась уборка. Меня такое положение вещей устраивало, хоть и чувствовала себя эгоисткой при этом. Лучше молчать, чем следить за каждым своим словом или постоянно испытывать неловкость, зная, что Дарио догадывается о моем отношении к Алессандро.

Портрет вернулся на законное место на комоде. Перепрятать икону, как предложил Дарио, я категорически отказалась, сама не знаю почему. Интуиция мне подсказывала, что ее место именно тут.

– Не поможешь мне снять картины? – попросила я Дарио, когда с уборкой было покончено.

– Зачем?

Он выглядел непонимающим. Я, конечно, не считала себя тонким ценителем прекрасного, но и не верила, что эти дешевые репродукции, которыми были увешаны все стены, могли кому-то нравиться.

– Не могу больше видеть это уродство.

Мысленно я попросила прощения у деда Михаила, словно своим поведением оскверняла его память.

Дарио снимал картины и передавал мне. Я их складывала в небольшую коробку, чтобы потом засунуть под кровать, подальше от глаз. Какая-то мысль не давала покоя, все время сверлила мозг. Унылые пейзажи на картинах раздражали и отвлекали. Руки болели от тяжести, а спина от постоянных наклонов и вставаний.

– Ну, и тяжеленные они! – возмутился Дарио. – Можно подумать, что рамки из чистого золота, да и стекло двойное, а то и тройное…