Осенями много собирается в море пролетной птицы. Стадами садится на воду утка-чернушка, от которой темнеет море там, где спустились густые черные косяки. Садится шилохвость — с гибкой длинной шеей и длинными хвостовыми перьями, действительно сходными с шилом. Опускается крыжень — тяжелая крупная утка и маленькие уточки — чирки-свистунки и чирки-трескунки. Иногда отдыхают на легкой волне, держатся особняком пролетные гуси-казарки.

В безветренную погоду вся эта птица недосягаема. Ни катера, ни даже лодчонки она не подпустит — снимется, перелетит хлопающими тучами на новое место. Море спокойно, и на тихой воде покачиваются различимые только в бинокль силуэты дичи, да изредка, когда потянет с моря ветерком, доносится мучающее слух охотника кряканье, густое, многоголосое, как на колхозной птицеферме.

Зато в ненастье, когда близко к зиме зарядит низовой ветер и раскачает на море метровую зыбь, птица не может усидеть на волне, поднимается в воздух. Готовая к отлету на юг, сытая, носится над морем и камышовыми плавнями.

Вот в такое время и показывают свое мастерство местные ребята. По заросшим протокам и ерикам направляются они в кайках на взморье. Едут и в одиночку, и компаниями, по человеку на каждой кайке. Кайка — это самодельная, вроде остроносого корыта, лодочка шага в три длиной, в полшага шириной. Она из тонких дощечек и фанерок, законопаченная разным тряпьем, прошпаклеванная оконной замазкой, обитая жестью из консервных банок.

Хорошие лодки не у ребят, а у их отцов. Замечательный баркас у родителей моего соседа по Кагальнику Леньки Курова. Хоть Ленька ходит уже в седьмой класс и работает летом в рыбколхозе, но своей «справы» отец ему еще не дает. Отец ездит рыбалить на добром просмоленном баркасе, семья возит на нем камыш для топки или сено и траву корове. У Леньки же, как у всех мальцов-охотников, собственная, на честном слове сколоченная кайка. Сейчас Ленька стоит на ней в рост, пихает длинным шестом в дно ерика, гонит кайку к морю, перекликаясь с дружками. Те тоже на кайках, тоже с шестами в руках.

В школе нынче санитарный день, и половина класса едет на утку, счастливая ветром и свободными буднями. Разве в воскресенье постреляешь так? В погожее воскресенье по всему ерику за каждой камышиной городские охотники. Наваливают из Ростова, Азова, Таганрога, едут поездом, пароходом, машинами, даже собственными катерами.

Ленька Куров оглядывает бьющиеся на ветру камыши, по-декабрьски бурые, пустынные, и весело орет:

— Тем героям только летом ездить! Кормить нашего комарика!

— Правильно! — отзываются товарищи. — Летом они могут, а сейчас кишка тонка. Не выдюжат по такой погоде.

Погода в самом деле серьезная. Над заиндевевшими берегами свистит ветер, даже в закрытом ерике рвет с поверхности брызги. В сером воздухе пахнет снегом.

На ребятах теплые тужурки, капелюхи, резиновые забродские сапоги. Едут не для забавы; они люди хозяйственные, от отцов-дедов знают: настрелял — значит, будет всё, — и тушки, засоленные в бочонке, и жарковье, и на базаре мамаши продадут-сменяют на штаны, ботинки, шапку. Мало ли на что!.. Чем ближе к морю, тем отчетливее шум нагоняемых бурунов, ниже стелются гривы камышей. Не сегодня завтра начнет леденеть Дон, разветвленный тут многочисленными рукавами.

И вот оно, взморье. Здесь граница. Кончаются низинные топкие берега, начинается темноватый простор воды с белесыми недобрыми гребешками. Можно не идти на риск, а попросту остаться в зарослях, у берега. Но ведь больше «идет утка» на открытом. Кое-где в начале открытого моря маячат полузатопленные кулиги высокого камыша, кажутся издали круглыми, шевелящимися шапками. Вот в такую стелющуюся по ветру, окруженную волнами кулигу и хочется стать пареньку-утятнику.

Ребята делят места: «Ты станешь в то, я — в это» — и отчаливают.

Отчаливает и Ленька Куров, отрывается от прочной земли. Шест, доставая дно, все глубже уходит в воду. Здесь волны не то что в ерике… Они поднимаются над кромкой тонкого борта, и если б легонькая каика не повторяла каждое движение буруна, не возносилась подобно стружке, ее бы сразу, еще у берега, накрыло. Голые, облитые водой руки зябнут, а сам Ленька — весь в поту от работы и напряжения.

Наконец кулига. Ленька ищет в ней просвет — куда становиться, чтоб меньше мять нужные для маскировки камыши; резким движением загоняет в просвет кайку; стоймя опускает шест, заколачивает в илистое дно; привязывает кайку к торчащей верхушке шеста и, взяв ружье, трет малиновые от холода мокрые руки.

Несколько минут уток можно не высматривать: утки, находящиеся вблизи, видели движение в кулиге и сюда не налетят. Надо ждать других. У основания камышей бьется белая пузырчатая пена, шелестят ледяшки, с наветренной стороны нанесло сорванные волнами ржавые плети водяной травы — кушныря. Ленька примеривается, как удобней будет вскидывать. Вскидывая, лучше всего стоять в рост. В камыше немного глушатся волны, но все же кайку бросает, уносит из-под ног, и, чтобы стоять, Леньке придется балансировать…