Ее тут описывали, словно настоящего ангела. Ну, понятно, удовольствия мало мыть грязных, вшивых, окровавленных парней, ухаживать за ними. Да еще ведь на каком уровне была тогда гигиена! И представить-то трудно! Бербель прямо в восторг пришла от этой Флоренс. Все восхищалась ею и жалела только, что нигде поблизости нет перевязочного пункта для сотен раненых солдат. На другой же день она поехала в город, в больницу, и предложила там свою помощь. Но ей ведь тогда и пятнадцати не было, и ее отослали домой.

Тогда она перекинулась на стариков. Каждый день после школы ездила в Бебельбах, в дом престарелых, и читала вслух тем, кто сам уже не мог читать. Но и тут не очень-то хорошо все получилось, потому что старики требовали или чего-нибудь поучительного, или, если уж роман, то обязательно со счастливым концом. А ей это не нравилось. Она читала им книги по своему выбору, а они их и слушать не хотели и перестали ее к себе приглашать.

Это было для нее большим разочарованием. Но разве ее остановишь!

— На свете столько людей страдает! — проповедовала она у нас в классе. — Мы должны им помочь! — И развешивала на стенде фотографии, статьи и картинки про голодающих, бездомных, замученных — в Америке, в Африке, в Азии.

От некоторых картинок прямо в дрожь бросало — а вдруг еще ночью приснится! А тех, кто спешил пройти мимо, она брала за плечо и подталкивала к стенду:

— Да ты погляди! Это что же, тебя не касается? Да? Не касается? Тебе до этого дела нет?

Она устроила в школе лотерею в помощь каким-то там голодающим в какой-то части Африки, собирала одежду и одеяла для жертв наводнения, постоянно клянчила деньги в пользу уж не знаю каких больных, арестованных, беженцев.

Тогда мы все от нее просто бегали — до того она нам надоела со своими разговорами о пожертвованиях — и называли ее сокращенно МБ — Милосердная Бербель.

Весь учебный год она собирала милостыню. Ни мы, ни родители не могли ее отговорить — так крепко засело у нее в голове, что надо оказывать помощь тем, кто в беде. Один раз я выбросил кусок хлеба в урну на школьном дворе. Вот она меня отчитывала!

— Некоторые были бы рады, если бы им хоть половинка этого куска досталась! — орала она. Такая уж она была чокнутая.

А потом еще эта история с тем городским парнем. Это было тогда, когда ребята только еще начали носить длинные волосы. В городах-то давно уже была такая мода, но у нас, в Оберкратценбахе, этим жутко все возмущались. И тут один такой длинноволосый из Франкфурта пожаловал к нам на ярмарку. Все глядели на него вытаращив глаза, а мужчины, особенно те, что постарше и на войне побывал, бранились:

— И какого дьявола ему тут надо, этому бездельнику, тунеядцу, пижону? Небось забрал себе в башку вскружить голову нашим девчонкам! А эти дуры, ясное дело, тут же бросятся ему на шею!

Длинноволосый оказался отличным парнем, девчонки и впрямь бегали за ним по пятам. Он был совсем не такой, как мы тут, в Оберкратценбахе. В этом, видно, и было все дело. Теперь-то я это понимаю. В полночь примерно, когда все наши мужики и парни уже здорово нализались, на него напали человек десять. Вытащили его из палатки, втолкнули в парикмахерскую и привязали там к креслу. Парикмахер тоже был с ними заодно, а может, побоялся, пошел на поводу, не хотел портить отношения с клиентами. Они ему велели остричь городского наголо, и он это сделал. Потом они еще отлупили этого бритого, да так, что тот еле влез на свой мотоцикл.

Когда на него напали, Бербель чуть было тоже не досталось. Еще бы! Втерлась в толпу мужиков и орет:

— Эй, вы, трусы! Трусы жалкие! Десять на одного! А за что? Потому что он не такой, как вы? А раньше-то все мужчины длинные волосы носили!

Ее ткнули разок-другой кулаком, наконец выпихнули. Она ревела от отчаяния и злости, когда его стригли.

— Ну, ясное дело, — говорили в Оберкратценбахе, — втюрилась по уши в этого типа!

— Я тут не останусь, уеду, — сказала Бербель в первый же день после каникул, когда мы стали ее дразнить. — Тут никакой свободы нет. Ходишь будто связанная. Как окончу школу, уж куда-нибудь да уеду, где можно жить, как хочешь!

— А мы и здесь живем, как хотим! — сказал один парень из нашего класса.

— Нет, — взъярилась Бербель, — здесь мы живем, как хотят наши родители! А вам хоть бы что! Засосет вас это болото, а вы и не заметите!

И пошла! И такие мы, и сякие, и то у нас не так, и это не эдак!.. В общем, нам это порядком надоело. Вечно она старалась пробить головой стену. Если бы она нам тогда объяснила потерпеливее, что хоть она имеет в виду, мы бы, может, ее и поняли. А так только взбесились, и все.