Старик радовался, когда приходил Вася. Охотно учил его играть на скрипке. Он видел горячую любовь мальчика к музыке, и каждый успех и каждую Васину неудачу рассматривал, как собственный успех и неудачу. Вспоминал свои первые неумелые попытки, и его удивляла общность ошибок. Вспоминал свою молодость… Профессор никогда не жалел о ней. Он прожил большую, полноценную жизнь и прожил ее не зря. Сейчас он хотел облегчить первые Васины шаги, те шаги, которые с таким трудом давались когда-то и ему самому.

Профессор быстро оцепил необыкновенные способности к музыке своего маленького ученика и был уверен, что Вася станет великим скрипачом. Ему хотелось самому воспитать скрипача огромной силы и показать, как прекрасный цветок, всему миру его музыку.

Вася сел против профессора, и тот сразу заметил, что его маленький ученик бледнее обычного. Профессор не знал, как живет Вася. Несколько раз он заговаривал с ним об этом, но паренек отвечал сдержанно, с явной неохотой, и профессор прекращал расспросы.

Они начали, как всегда, урок с разговора о том о сем, о погоде, об астрах на клумбах. Вместе вышли в сад, потом опять вернулись на веранду, и Вася вынул из футляра скрипку профессора.

Стоило мальчику коснуться смычком скрипичных струн, и все на свете исчезало для него, оставалась только музыка, прекрасное гармоническое царство звуков, в котором так много дорог.

Вася играл «Аndantе саntabllе» Чайковского. А профессор сидел и думал, что скоро уже наступит время, когда он сможет показать Васю. Еще немного труда - но пареньке можно будет говорить, как о талантливом скрипаче, скрипаче-виртуозе огромной силы.

–  Тебе, Вася, нужна скрипка. Понимаешь? Хорошая собственная скрипка, чтобы ты мог играть на ней, когда захочешь, а не только у меня.

Профессор умолк, вдруг оборвав мысль, не сказав больше ни слова. Вася вышел. Профессор долго смотрел ему вслед. Мальчик шел медленно, поднимая пыль босыми ногами. Профессор улыбнулся, возвратился на веранду и сел писать письмо. Он писал в Москву.

А Вася шел в порт искать теплоход, ловить монеты и таскать чемоданы. Пять рублей для мадам Кивенко заработать было не так-то легко.

На скамье у ворот сидели и мирно беседовали два водолаза. Вернее, один рассказывал, а второй слушал.

Рассказчик, Матвей Петрович Кравченко, могучего сложения человек, был местный житель и старожил.

А слушатель, Степан Тимофеевич Огринчук, чело-век еще нестарый и тоже крепкий, с обветренным ли-ним и черными усами, похожими ка пучки иголок, сравнительно недавно переехал в этот город из другого приморского порта. Он подружился с Кравченко и всегда внимательно и с интересом слушал рассказы старшего товарища.

Сейчас разговор зашел о гражданской войне и старик вспомнил, как удирали из города белые, когда Красная Армия так била их, что они едва добрались до моря.

Ветер налетел из степи. Смеркалось.

Старик рассказывал не спеша, солидно:

–  Крейсеры и линкоры на рейде стоят, - говорил он, - французские, английские, немецкие и еще черт его знает какие. Орудия на город панели; из каждой пушки человеком выстрелить можно. В городе тишина, ни гу-гу, попрятались все, как крысы в трюме. Никто и на улицу не выходит. А за Графским молом баржа стоит. И вот туда каждую ночь везет кого-нибудь контрразведка. Ну, а кто на баржу попал, тому каюк и похороны но первому разряду. А в городе полковник Тимашов ловит правых и виноватых. Всех большевиками называет, и суд у него скорый: на баржу, колосники к ногам - и конец. Подняться бы всем народом, собрать бы всех матросов и водолазов, да Тимашова бы к ногтю, он и не пикнул бы, потому что в городе войска нет, только юнкера желторотые бегают. Но что же поделаешь, если пушки прямо на город наведены со всех кораблей…

Кравченко сплюнул в траву, несколько секунд посидел молча, словно припоминая, потом достал из кармана резиновый кисет с махоркой, вытащил из-за пояса маленькую трубку, набил ее, закурил и еще раз сплюнул. Попыхивая трубкой, выпуская густые клубы дыма, он продолжал рассказ:

–  Ну, я тоже дома сижу, чего же мне на улицу высовываться, прямо Тимашову в лапы, если меня весь город знает… Вдруг как-то вижу: идут ко мне дорогие гости. В погонах, при оружии, морды блестят. Я не из трусливых, а тогда сердце так и екнуло. Поведут меня, думаю, на баржу и припомнят все - и партизанский отряд, и пристава убитого. Кинулся к окну, убежать хотел, а они и там своего поставили. Ну, думаю, конец мне. Входит в комнату этакий шпингалет в чине поручика и говорит мне вежливо так, еще и руку к козырьку прикладывает:

–  Полковник Тимашов просит вас к себе в гости, так что прошу - с нами.

–  Что за черт, думаю. Чего это они такими вежливыми стали. Прямо как будто и в самом деле в гости зовут. Вижу я, что от этого приглашения мне не отвертеться, и говорю: - Ну, что ж. Идемте, если полковник так по мне соскучился.

А поручик сердится:

–  Прошу не смеяться и не шутить, - говорит.
– Речь идет о репутации нашей белой армии.

«Что за черт, думаю, что ему от меня надо?» Однако ничего не поделаешь. Иду к полковнику. А они со мной рядом вышагивают, револьверы не вынимают, так что я понять никак не могу: арестован я или в самом деле в гости иду.