Гал, застывший изваянием в углу комнаты, продолжал подозрительно оглядывать спальню, выискивая орды скрывшихся врагов.

– Я не кричала, – помотала головой Мири, натягивая одеяло до подбородка.

– Прошу простить мое упорство, мадемуазель, но тем не менее я смею настаивать на своей точке зрения, – вновь заверил эльфийку Лукас, собирая яркий свет себе в ладонь, где он снова превратился в маленький шарик и перестал резать привыкшие к ночному сумраку глаза.

– Мири, может, тебе просто кошмар приснился? – заботливо поинтересовалась Элька, выдвигая наиболее логичное объяснение. – И ты кричала во сне, поэтому не можешь сейчас вспомнить.

– Мне и правда снился кошмар, – встряхнувшись, вынужденно призналась целительница, – но я никогда не кричу во сне.

– Тот крик был таким громким, словно кто-то вопил прямо у меня над ухом. Я слышал его очень отчетливо, – вставил Рэнд.

– Над ухом… – задумчиво протянул Лукас, и тут же его осенило: – Ну конечно! Простите, мадемуазель, но вынужден признать – нас действительно разбудил ваш крик, хотя вашей вины в этом и нет. Этот крик был мысленным.

– Тогда как мы его услышали? – оторопело поинтересовался Шпильман.

– Все дело в том, что сегодня вечером мы пили за единение, а Силы всегда внимательно прислушиваются к такого рода клятвам, тем более что в команду мы были собраны по их указанию. Вот нам и продемонстрировали, что клятва засвидетельствована и принята к сведению. А души и без этой клятвы были достаточно близки, только из таких существ и рекомендуется составлять идеальные команды. Кроме того, мадемуазель целительница, вероятно, еще и эмпатка, это очень частое сочетание талантов, поэтому мы так чутко восприняли ее переживания, невольно распространившиеся в ночи. Прошу простить нас, Мирей, за то, что потревожили ваш покой. – Лукас с достоинством поклонился, что выглядело несколько комично при его халате и сеточке, и направился к двери.

– Все в порядке, – поспешно заверила всех, не сводящих с нее участливых глаз, эльфийка, чувствуя себя неловко от такого внимания.

– Доброй ночи, Мири. Хороших снов, – стеснительно пожелал девушке Макс, пятясь из комнаты.

– Ага, хватит на сегодня кошмаров, пусть тебе приснится что-нибудь радостное, – согласился Рэнд.

Один за другим мужчины покинули спальню жрицы, Элька, напротив, задержалась и подошла к кровати Мирей.

– Мири, что бы тебе ни приснилось, это, должно быть, было ужасно, – сочувственно сказала Элька. – Я не только слышала твой крик, но и ощущала ужас и боль.

Эльфийка кивнула и судорожно вздохнула, сжав краешек одеяла.

– Не хочешь рассказать? Обычно ночные страхи становятся не такими жуткими, если кому-нибудь о них поведаешь, – доброжелательно предложила Элька и попросила: – Раздели их со мной.

С минуту эльфийка боролась с собой, скрытность мешала начать исповедь, но желание поделиться тяжкой ношей побороло привычку носить боль в себе, поэтому Мири кивнула.

Элька, не дожидаясь приглашения, присела на краешек кровати, и целительница начала говорить:

– Я время от времени вижу этот сон, я ведь не только эмпатка и целительница, но и прорицательница, этот мой дар достаточно слаб, но его хватает, чтобы понять: то, что пугает меня, – не просто заурядный кошмар. Этот ужас – не следствие моих дневных страхов или давних обид. Мой сон, – нежный голосок эльфийки опустился до шепота, – воспоминание о смерти в одной из прошлых жизней. Тогда я была русалкой. Каждый раз он начинается по-разному. С подобными мне я живу на маленьком атолле, плаваю в теплом ласковом море, ныряю за красивыми ракушками, делаю бусы из жемчуга, ловлю рыбу, беспечно играю в догонялки с друзьями. Но конец всегда один. Из глубин появляется чудовище, я никогда полностью не вижу его тела, только темную тень и жестокие пустые глаза. Это морской змей или акула, а может быть, и что-то еще более странное и зловещее. Оно стремительно приближается ко мне, я пытаюсь скрыться среди водорослей, плыву изо всех сил. Но тщетно, оно быстрее, эта тварь настигает меня и хватает своими острыми, как ножи, длинными зубами. Потом остается только боль и темнота. И даже просыпаясь, я всегда еще чувствую боль последних мгновений и беспомощность. Из-за этого до сих пор не могу заставить себя спокойно смотреть на воду…

К тому моменту, когда Мири закончила свой краткий рассказ, ее всю трясло. По щекам безостановочно катились слезы.

– Лапочка, не плачь, – участливо промолвила Элька, обнимая укутанные одеялом хрупкие плечики эльфийки, укачивая ее, как ребенка, и аккуратно поглаживая по спине.

Мадемуазель Белозерова никогда не считала себя чрезмерно сострадательным существом, готовым броситься утешать первого встречного и отдать последнюю рубашку нуждающемуся. Если ей и доводилось кормить бездомных кошек и собак, то только объедками со своего стола, а никак не купленными специально для этой цели сосисками. Элька трезво определяла суть своего характера тремя словами: «критичный здоровый эгоизм». Но было в этой девушке Мири что-то такое настолько теплое и родное, что она неожиданно почувствовала к ней куда большую симпатию и привязанность, чем испытывала к своему невозможно избалованному младшему братцу-ябеде. И ради этой близости, намеком проскользнувшей между ними понимающими улыбками, взглядами и парой фраз, Элька сейчас утешала эльфийку.

Через некоторое время, когда стало понятно, что целительница немного успокоилась, Элька сказала:

– Это был очень страшный сон. Я бы, наверное, и под душ после такого не полезла, боялась бы воды даже в стакане. Но ты эмпатка, значит, можешь не только ловить чужие эмоции и распространять свои, но и внушать их. Теперь, даже если ты когда-нибудь столкнешься с такой тварью, то сможешь внушить ей такой ужас перед собой, что она будет улепетывать со всех плавников.

– Вообще-то наводить свои эмоции на других разумных мне запрещает обет жрицы, но… – Мири задумалась, – против подобного чудовища этот дар можно использовать, Ирилия милосердная меня простит. В крайнем случае, отмолю нарушение обета.