Не каждый день мир выстраивается в стихотворение
вернуться

Стивенс Уоллес
Шрифт:

Стихи

Похороны Розенблюма

Несчастный старый Розенблюм усоп, И тысячи носильщиков несут, Впечатывая шаг — Аж гром в ушах! — Его достойный гроб. Итак, Они несут иссохший труп, Обезображенный грехом, На темный холм. Гремит их слитный шаг. Да, Розенблюм усоп! Носильщики несут его на холм И дальше, прямиком На небо тащат Неуклюжий гроб. По деревянным трапам в пустоту, Наследники мирской тщеты, Обид и злоб, Они несут, Шагая в небо, темный гроб. На них тюрбанов короба И меховые сапоги, Чем выше, тем мороз лютей, По пустоте Гремят шаги. Медь дребезжит, И дудок вой Звенит в ушах. По небу нескончаемой тропой Идут — гремит их шаг. Туда, где вечный разнобой У слов с судьбой, Где бедный Розенблюм Преобразится в ветер верховой И стихотворный шум.

Гомункул и la belle 'etoile

Вот над Бискайской бухтой заморгала Зеленая вечерняя звезда — Заветный светоч пьяниц, вдов, поэтов И леди, собирающихся замуж. От этого свеченья рыбки в море Упруго изгибаются, как ветки, И мчатся врассыпную — вверх и вниз, Направо и налево. Свет этот направляет мысли пьяниц, Надежды вдов и грезы юных леди, Скольженье рыб, Фантазию поэтов. И то же изумрудное свеченье Философов чарует, оставляя Им лишь одно бездумное желанье — Купаться и купаться в лунном свете. При этом тешась тайною надеждой, Что могут возвратиться к умным мыслям В любой момент тишайшей этой ночи И насладиться перед сном раздумьем: Не выгодней ли это, чем потеть В тяжелых одеяниях магистров, Сосредоточиваться на пупке И наголо брить голову и тело? Быть может, истина, в конце концов, Не тот летучий, изможденный призрак, А соблазнительная красота — Вся страсть и обещанье плодородья, Которая одна смогла б явить В сиянье этих звезд над побережьем При помощи простых и зримых слов — То, что они так долго, тщетно ищут? Воистину сей свет благоприятен Познавшим сокровенного Платона, Как изумруд, который исцеляет Тревогу сердца и смятенье мысли.

Анатомия скуки

Мы происходим из земли. Земля Нас родила — в числе других последствий Распутства своего. Она и мы Одной природы. Значит, и она, Как мы, стареет, и бредет к концу, И умирает так же, как и мы. Чем краше листопадная пора, Тем громче ветер кличет нас и тем Острей в душе уколы холодов. Над пустотой небес другая высь Видна — еще пустынней и страшней. А тело обнаженное бежит Навстречу солнцу и находит в нем И нежность, и утеху, и печаль; А вслед спешат другие — принести Свои фантазии на пир затей И звуки с музыкою тел смешать В неистовом стремлении к иным Причудливым и новым чудесам. Да будет так. Но тот простор и свет, В которых сердцу ласка и обман, Струятся с самых страшных и пустых Небес. Дух видит это и скорбит.

Обычные женщины

Они собрались — кто их звал? — Из чадных лет на яркий свет, На звон гитар Они пришли в дворцовый зал. От беспросветной прозы дней, От маяты на луч звезды Они пришли, Сбежав от скуки и нужды. А здесь — мерцает бархат лож И струны дзинь, и тинь-тинь-тинь, И лунный луч Сквозь шторы цедится, тягуч. И платьев их прохладный шелк Едва шуршал и не мешал Устам шептать Свой невозможный мадригал, Когда с балкона, очи вздев, Они в зенит на алфавит Зверей и птиц Смотрели сквозь узор дерев. И разбирали по складам, Что суждено, что быть должно, Тирли-ли-о! — Сквозь ночи яркое стекло. А худощавый музыкант, Кудряв и юн, играл, игрун, Как заводной, И не щадил ни душ, ни струн. В прическах башенных сверкал То пышный бант, то бриллиант, Как жар костра, И волновались веера. И пылкий шепот уши жег, И тусклый взгляд просил наград У смуглых рук, И плыли пятна свеч вокруг. Они собрались — кто их звал? — Из чадных лет на яркий свет, На звон гитар Они пришли в дворцовый зал.

Афоризмы

Передать ощущение свежести и яркости жизни — достойная задача для поэта. Дидактическая цель оправдывает себя в уме учителя, философская цель — в уме философа. Дело не в том, что одна цель оправдана так же, как другая, а в том, что цель бывает чистой или нечистой. Ставить перед собой чистую цель — задача чистой поэзии.

Шелковые одеяния поэзии извлечены из червей.

Когда теряется вера в Бога, поэзия занимает ее место — искупительницы жизни.

Поэзия — форма меланхолии. Или скорее меланхолия — одна из «autres choses solatieuses» [3] .

Жизнь не может быть основана на принципе, потому что она по своей природе основана на инстинкте. Но и принцип всегда в наличии; жизнь — это непрестанная борьба между принципом и инстинктом.

Важна вера, а не Бог.

В жизни нет ничего, кроме того, что вы думаете о ней.

В жизни нет ничего прекрасного, кроме самой жизни.

3

Другие утешительные вещи (ст.-франц.).

Сентиментальность — это промашка чувства.

Окончательная вера — это вера в выдумку, про которую ты знаешь, что она выдумка, потому что ничего иного в мире нет. Самая великолепная истина та, про которую знаешь, что она выдумана, и сознательно в нее веришь.

Разум разрушает, поэт должен строить.

Жить в мире, но вне обыкновенных представлений о мире.

То, что описывает поэт, суть символы его самого или его разных «я».

Стихотворение должно быть чем-то большим, чем умственная концепция. Оно должно быть откровением природы. Концепции искусственны, ощущения сущностны. (У меня нет убеждений, у меня есть только нервы.)

Не каждый день мир выстраивается в стихотворение.

Поэт глядит на мир почти так же, как он глядит на женщину.

Может быть, более ценно приводить в ярость философов, чем шагать с ними в ногу.

Я не думаю, что нужно настаивать на нормальности поэта, да, к слову сказать, кого-либо иного.