Шрифт:
– Ромочка, а мы им про маленького скажем?
– Скажем. Только не сразу же. Попозже. Ты спи, спи, моя хорошая, отдыхай. Завтра другие гости приедут, еще новые хлопоты предстоят. Я утром на службу уеду рано. Но ты не волнуйся, выспись, я сам родителей завтраком накормлю. Хотя отец есть не станет, а со мной в храм поедет. Маме же, сама знаешь, главное книгу дать поинтереснее. И она будет довольна. А ты отдыхай.
– Знаешь, а родители стали такие старенькие… маленькие какие-то… Я раньше и не замечала.
– Ничего они не маленькие, это у нас просто потолки высокие, – пошутил отец Роман, и сам заметивший, как сдали родители. – Спи уже.
– Ладно. Спокойной ночи.
– Спокойной…
Вскоре матушка Вера затихла, засопела носом, а отец Роман не мог заснуть. Через какое-то время понял, что хочет пить. Рыбные блюда всегда у него вызывали жажду. Жена спала у него на груди, и он не хотел вставать, боясь ее потревожить. Он прикрыл глаза, стараясь уснуть, но в глотке совсем пересохло, и заснуть не удавалось. Отец Роман осторожно сдвинул жену на подушку, бесшумно встал с постели и направился на кухню.
К его удивлению, там уже горел неяркий свет, и отец неподвижно сидел на стуле в углу.
– Не спится, сынок? – спросил он, поворачивая голову.
– Да вот пить захотелось, прям мочи нет.
– A-а, ну, так это после рыбы-то…
– Ага, после рыбы.
Отец Роман достал стакан, открыл отдельный краник, налил себе из фильтра воды, залпом выпил. Налил второй и присел рядом с отцом.
– А ты, пап, чего не спишь?
– Да не спится что-то… Совесть нечистая, видать, спать не дает, – сказал отец с усмешкой.
– Да ладно тебе, пап… скажешь тоже, совесть нечистая… У кого она тогда и чистая, если не у вас с мамой? Вы всю жизнь как праведники жили.
– Ну, уж какие там из нас праведники, особенно из меня. Грехов набрал за 72 года – будь здоров. Эх, Господи, прости… сердце смиренно и сокрушенно Господь не уничижит… [1]
– Пап, ты чем-то расстроен? Что случилось-то?
– Да ничего не случилось… Читаю вот Святых Отцов, когда есть возможность, и засело в памяти одно высказывание. Авва Исхирион сказал своему духовному чаду, священнику: «На ваше время гонений не будет, вы будете жить в мире благополучно. Однако вам будет тяжелей, чем нашему поколению, ибо Дух Божий отходит от мира». Мда-а… Дух Божий отходит… страшно-то как…
1
Псалтырь, Псал. 50:19. Пятидесятый псалом называют покаянным, потому что он выражает глубокое сокрушение сердца и молитву о помиловании.
– И с чего ты вдруг об этом сейчас-то?
– Я все думал, – не отвечая на его вопрос, продолжал отец, – а как это можно будет почувствовать, как понять, что Он отходит? А сегодня вот нашел ответ на свой вопрос. Я понял, что это значит полное обмирщение даже там, где все как раз на благодатной жизни Духа и должно держаться…
Отец Роман настороженно молчал, ожидая, куда же приведут отца эти несвоевременные, на его взгляд, размышления.
– Бог его знает, прав я или нет, а только смотрю на тебя, на это все, – он медленно обвел взглядом окружающее пространство, – и думаю, может быть, зря я тебя священником быть уговаривал? А? Не твое это… А ты вот… ради меня…
– Почему это зря? Ничего не зря. И не ради тебя, сам знаешь, Господь всех ведет. Я себя уже никем другим, кроме священника и не представляю.
– Не представляешь? – отец критически внимательно посмотрел в лицо сыну. – А я… а я вот не представляю, какой из тебя священник, сынок… ты уж прости…
Отец Роман от обиды онемел. Отец словно шило ему в сердце вогнал, ни вздохнуть, ни охнуть.
– Ты помнишь, как я тебе про рукава рясы говорил? Говорил, что священник, иже ангелы на Небесех, на земле Бога славит. А когда тебе его славить-то? Ты же весь погружен в мирские дела, в свои мерседесы, люстры, ручки на заказ, кухни на заказ, паркет, биде, всякие штучки-дрючки… На что у тебя за всем этим время остается? На молитву? Что ты? Когда?
Отец Роман сглотнул колючий ком в горле и попрекнул:
– А у тебя в деревне много времени на молитву оставалось? Только и пахал с утра до ночи! Я даже не знаю, когда ты вообще спал, не то, что молился!
– Э-э, нет, дорогой мой, ты не сравнивай. Я молился всегда. Выйду с косой, бывало, и на каждый взмах «Господи, помилуй», да всю родню, близких и дальних, всех прихожан, всех селян по памяти поминаю. Огород копаю и тоже самое, снова молюсь. В саду ли работаю, в лесу, или в машине еду, я всегда молился и молюсь.
– А я что, по-твоему, в машине не могу молиться что ли? Один ты умеешь?
– Ты можешь… можешь, конечно, кто же спорит… только до первого телефонного звонка… У тебя вон телефон какой… Жигули, наверное, можно купить за такие деньги…
– Ты не понимаешь разве? Это же все подарки! Я сам это не покупал! Мне этого не надо!
– Ага, от оно и видно, что не надо… Подарки… И что, что подарки? Если ты сам скромный и тебе ничего не надо, зачем на мерседесе ездишь? Это послушание у тебя такое? И ты его смиренно несешь, что ли?