Идея А. М. Горького о «Библиотеке поэта» столь же применима и к «Библиотеке артиста». И та и другая помогут развитию и росту нашего советского искусства. Не надо откладывать идею в долгий ящик.

1955, январь

Мой доклад посвящен наиболее спорному, наиболее, я бы сказал, больному жанру на эстраде – конферансу. Попробуем прежде всего остановить внимание, как то обычно принято в докладах, на исторических истоках жанра.

С историей необходимо быть крайне осторожным. Для того, чтобы найти правильные истоки того или иного жанра, нужно прежде всего попробовать определить его природу. Необходимо точно договориться, чью историю относим мы к нему. Не случилось бы той ошибки, которая произошла с советской эстрадой в целом. Не определив ее природу, невникнув в ее сущность, кое-кто поспешил привязать к ней историю одной лишь шантанной, кабацкой эстрады, с которой, конечно же, советская эстрада одних корней не имела и не имеет. А за эту ошибку историков эстрадники расплачиваются и по сей день.

Прежде всего: что же скрывается под словом «конферансье»?

Несмотря на то, что жанр конферанса крайне многообразен по форме, причем почти каждая из его форм имеет свою собственную дату возникновения, думаю, не ошибусь, если найду одно общее определение, объединяющее все эти формы в одно целое, имеющее один творческий корень.

Мне кажется, что наиболее правильным определением понятия «конферансье» (несмотря на значительно более позднее происхождение самого этого слова) будет: человек, разговаривающий с публикой. Я думаю, что конферансье являлся первым разрушителем рампы – задачи, поставленной во главу угла Вс. Мейерхольдом. Конферансье – это объединитель зрительного зала со сценой. Конферансье – это и представитель актеров перед публикой и представитель публики перед актерами.

Вот это искусство разговора с публикой, это разрушение барьера рампы и делают искусство конферансье прежде всего отличным от театрального искусства. Конферансье не играет роли за рампой театра – он попросту беседует, разговаривает со зрительным залом. По этому принципу, к слову сказать, я строю и свои фельетоны, по принципу беседы с публикой, – и этот принцип роднит меня с конферансье.

Мы – и я и, скажем, Гаркави – часто завидуем актерам Других жанров. Когда попадается так называемая плохая публика, говорим певцам и танцорам: ах, насколько вам легче… Вы же, товарищ певец, в крайнем случае имеете возможность закрыть глаза и, не обращая внимания на публику, словно петух, можете спеть свою арию хотя бы потому, что между вами – певцом и публикой – лежит барьер рампы. Вы играете свою, раз навсегда сделанную роль. Мы же – разрушаем эту рампу, мы должны запросто говорить с публикой, и беда, если публика не пожелает с нами разговаривать.

Если согласиться с тем, что подобное определение сущности конферанса справедливо, то, конечно, нетрудно будет найти и исторические истоки этого любопытного и наиболее трудного на эстраде жанра. Мы увидим, что и маски комедии dell'arte, их работа в спектакле – в сущности, тоже работа конферансье. Мы наглядно увидим, что интермедийность этого жанра – основной характер его сущности.

В свои спектакли, спектакли, которые в елизаветинские времена шли без декораций и без антрактов, Шекспир вводил эксцентрика Вильяма Кемпа, который во время пауз выходил, задирал публику, разговаривал с ней на самые животрепещущие темы дня – иначе говоря, делал то же, что делаем мы, когда конферируем в любом эстрадном представлении.

Если мы пойдем по такому пути исторического исследования, то неминуемо найдем родственников современных конферансье и в древней Московии. Еще в 30-е годы XVII столетия – по описанию Олеария – ходили петрушечники, в представлениях которых помимо кукол, действовавших на своеобразной сцене-ширме, был и их сопроводитель, пояснявший публике те или иные беды, приключившиеся с Петрушкой… До наших дней этот конферансье при Петрушке сохранился в виде шарманщика, беседующего одновременно и с публикой и с самим Петрушкой. Этот шарманщик в «Русских народных картинках» Ровинского носит название «понукало», то есть вступает с Петрушкой в разговоры от лица зрителей и от их же имени понукает его продолжать свое вранье без остановки.

Если идти еще дальше, то мы увидим, что и знаменитые русские раешники, люди, показывающие различные картинки в ящике, объясняющие их зрителям, являются тоже своеобразными родоначальниками жанра конферанса… Образец этого конферанса можно найти в исследовании Ровинского:

«– А вот, а вот, подходи народ, другой вид – город Палерма стоит! Барская фамилия по улицам чинно гуляет и нищих тальянских русскими деньгами щедро наделяет! А вот, извольте посмотреть – другой вид: Успенский собор в Москве стоит, своих нищих в шею бьют, ничего не дают…»

В конце происходят показки уже более скромного пошиба – о том, например, «как зять тещу завел в осиновую рощу»…

Если мы сравним все это с последним конферансом наших мастеров этого жанра: «А сейчас выступит и займет ваше внимание народный артист республики Василий Иванович Качалов – просим приветствовать!» – то увидим, что историческое их родство несомненно.

Несомненно, что и балаганные зазывалы, выступавшие на раусах, вступавшие в разговоры с публикой, огрызавшиеся на реплики этой публики, тоже относятся к объекту изучения истории конферанса. Сюда же относятся и поводыри медведей. Конферируя замысловатые кренделя, которые выделывал Мишка, они одновременно обращались к публике и с таким вопросом: «Ну что ж, господа почтенные, не видите, что ли, Михал Иваныч на чай просит… Дядя, раскошеливайся!..» И тут же были готовы всячески обидеть, оборвать на полуслове этого дядю, если он пробовал что-нибудь сказать в ответ…