– Не, не надо, – сказал Зацовер.

2. В городе ничего не случалось. Все клали новые дороги поверх старых. На пустыре, где Зацовер некогда пил первое пиво, возвели дома. Жили в них все те же люди, все так же. Лежали в кроватях, гладкие кожей и равные длиной, как огурцы. Мужчины с женщинами, мужчины с мужчинами, женщины с женщинами. Зацовер лежал на полу, поворачивался на бок, говорил «а» и засовывал руку в рот.

3. Вот родословная Зацовера.

Ицхак родил Наума, Наум родил Айзека и брата его с рассеченным нагайкой лбом, Айзек родил Блюму и сказал – будешь советским инженером, Блюма родила Ивана, и некоторое время Иваны рожали друг друга. Потом снова стало можно, и родился Зацовер. Только он теперь никого не родит.

4. От жизни осталась трехкомнатная квартира со смешным тараканом под плинтусом. Зацовер напряг тело. Чтобы совсем не зарасти смертью, он решил сдавать жилплощадь.

По объявлению приходили какие-то люди. Пришел человек из пригорода, с серыми глазами и мелкими серыми зубами.

– Знаете, – сказал он, – у нас меж двух заводов продолжительность жизни сорок лет.

– Знаю, – сказал Зацовер.

– Везде свинец. У меня кровь запеклась в ушах, не могу спать.

– Знаю, – сказал Зацовер.

– Столько-то вас устроит?

– Знаю, – сказал Зацовер.

– Может, во мне рак размером с кулак. Скиньте немного. Все равно завтра в урну.

– Уйдите, – сказал Зацовер. – Я слишком часто знаю.

5. – Нет, я буду писать. Я интеллигент, – сказал Зацовер. Он стал искать слова на пробу. – Кресло. Кресло. Стол. Яблоко. Лампа. Холодно. Язык.

Он посмотрел в зеркало, но лицо было похоже не на лицо, а на какие-то предметы.

6. Зацовер сдал комнату человеку по имени Энди Свищ. Они сели писать роман наперегонки. Однажды сосед залил кровью стол, стул и пишущую машинку. Рухнул на клавиши, поранил лоб и губы, погнул букву «т».

– Я, наверно, победил, – сказал Зацовер. – На окровавленной машинке много не напишешь.

Сосед отмыл машинку в раковине, но получилось плохо:

бы ь или неееее бы ь аков вопрос дос ойно ль смиря ься под ударами судьбы иль надо

оказа ь сопро ивленьееее

7. Однажды Зацовер включил пылесос и заплакал. После этого его стали называть «ребе Зацовер».

8. Энди Свищ показал кусок романа.

«Пареееень был разносчиком пиццы, а при ворялся разносчиком смееертеельной разновиднос и гриппа. Лучше ак, чем наоборо. Чувак казался сильным. Я дос ал свой сорок пя ый – всегда со мной, подруга! – а Спарки, черный, как клевая немеееецкая ачка, приго овил кас еее. Все замеееерло».

– В слове «кастет» много неподходящих букв, – сказал ребе Зацовер. – Знаешь, это главная беда: много неподходящих букв.

9. Однажды Энди Свищ натянул свою бешеную желтую шапочку по самый рот и пошел в кабак – запивать жизнь. Был полдень, воскресенье. Ребе Зацовер стал будить Анну-Алину, потому что с некоторых пор не мог быть один, а она носила такую полупрозрачную ночную рубашку, из которой все торчит и трепещет.

Анна-Алина почти написала диссертацию на тему «Метафизика хлыста и воли», потом что-то в ней хрустнуло, и она устроилась вагоновожатой.

– Спю, – сказала Анна-Алина через дверь.

Анна-Алина была блондинка, впрочем нет, брюнетка с крупным носом, тонкими руками и ногами, в точности как любил ребе Зацовер, когда еще любил. Она делала в комнате что-то трамвайное и не выходила.

10. Да нет, никакой Анны-Алины не было, никого кроме них с Энди не было, ребе Зацовер все придумал, за закрытой дверью была их бывшая спальня, книги жены и ее вещи, ее штучки, ее набор трусов с героями Союзмультфильма, ее зеленый велосипед. Ребе Зацовер поставил замок, запер дверь и забыл, куда положил ключ. Иногда смеялся без веселья, иногда молчал.

– Что-то в моей жизни машинальное, машинальное что-то в моей жизни, – сказал ребе Зацовер.

– Надо жахнуть, а потом еще жахнуть, – сказал Энди Свищ и предложил водки.

11. Иногда ребе Зацовер гулял. Он выбирал квадрат и гулял по квадрату. Цвела черемуха, район оброс словами. Все строили и строили. Быстрые подростки писали на строительных заборах: «долой фашизм», «пофиг на нацию». В соседнем дворе обижались и писали поверх: «долой иудаизм», «пофиг на нацию черножопых».

Однажды Энди Свища поймали фашисты и выбили ему много зубов. Он стал похож на пишущую машинку. Это были те самые парни из детского сада, у которых он, злой школьник, отнимал жвачку.

– Эфо фамое непияфное, – сказал Энди Свищ.

– Смешно, – сказал Зацовер, – хожу живой еврей, а бьют тебя.

– Пофому фо вы вфе фкоты, – сказал Энди Свищ.

12. Ребе Зацовер сказал:

– Я написал роман. Всем романам роман. Некоторых людей смастерили только для того, чтоб они встали во фрунт и записались в герои моего романа. Идет такой Хрен Хреныч. Мысленно стучит по ступеням шпорами. Представляет, что сделает с женой и дочерью, когда вернется с работы. Кладет ладонь на дверь, толкает. А там вместо двора-колодца – а ничего. Я еще не придумал. Так и живут. Сжимают в руках мясо ближнего своего. Облизывают в полусне горькие губы. Некоторые даже любят детей и ходят в музей посмотреть на квадрат Малевича. Глядят: квадрат. А за ним – а ничего. Малевич не придумал. Смертная жизнь. Сами себя опишите с ног до головы. Что скажешь, Энди?