Латофабану замолкла. Никто не отозвался. Только в темноте слышались всхлипывания бедной Хайри…

День клонился к вечеру, темно. В переулках у крепостной стены почти не было прохожих. На площади перед мечетью, громко крича, играли дети. Муэдзин после вечерней молитвы разогнал их и пошел по улице, беседуя с аксакалом.

Разговор шел о Дилором-каниз.

— Говорят, старуха совсем поправилась, опять ходит, — сказал муэдзин, шагая рядом с аксакалом. — Служитель из квартала Чакар Султан сказал, что старуху пригласили на той. Завтра она туда пойдет.

— Да, какая-то бессмертная старуха, — промолвил аксакал задумчиво. — Вчера водонос Ахмед приходил, говорил, что ей плохо, я думал уже, как ее хоронить, поминки устраивать, а она — глядите вот — опять ожила по милости божьей, выздоровела и ходит.

— Действительно, она каменная какая-то, — ответил муэдзин. — Не будь ее, я бы взял внучку за своего племянника.

— Да что вы говорите? — насмешливо отозвался аксакал. — Нет уж, эта внучка вам не по зубам, у нее и без вас есть хозяин.

— Помимо старухи?

— Да, помимо старухи!

Муэдзин ничего не сказал, только подергал себя за воротник. Аксакал засмеялся:

— А для чего же я в этом квартале? Если каждый будет протягивать руки к вдовам и бедным сиротам… И по шариату я обязан…

В эту минуту они как раз подходили к домику Дилором-каниз и увидали, как в низенькие ворота кто-то вошел. Аксакал, оборвав речь, посмотрел на спутника.

— Кто это?

— Как кто? — удивился тот.

— Да вот человек, что вошел во двор старухи?

— Я не заметил.

— Вы никогда ничего не замечаете! — махнул на него рукой аксакал, подошел к воротам и постучал колотушкой.

Ворота долго не открывали. Уже после того, как и муэдзин подошел и крикнул, со двора откликнулась Фируза и открыла ворота.

— Салом! — проговорила она, прикрывая лицо рукавом и прячась в темноту.

— Как бабушка? — спросил аксакал. — Мы пришли узнать, как ее здоровье. У вас в доме никого нет, кто бы нас не хотел видеть?

— Нет, заходите! — ответила Фируза из темноты.

Аксакал поднял полы халата, нагнулся и вошел в низкую дверь, муэдзин, хромая, шел за ним.

В комнате, слабо освещенной маленькой лампочкой, старуха лежала на постели, у ее ног сидел бородатый мужчина в шапке, надвинутой до бровей. Аксакал и муэдзин поздоровались со старухой, осведомились о здоровье, прочитали молитву, сказали «аминь». Старуха, опершись рукой о подушку, внимательно смотрела на пришедших.

— С чего это вдруг вы пожаловали ко мне? — сказала она. — Не сглазить бы!

— Ты все отлично понимаешь, нечего меня упрекать! Моя служба людям конца-краю не имеет, одно дело сделаешь — другое начинается, с этим покончишь, третье подвернется, а там еще и еще! Я слышал, что ты заболела, велел Ахмеду заходить, узнавать, сказал — если понадоблюсь, все дела брошу, пойду послужить старой Дилором. Вы ведь дорогой наш человек!

— Нет, пока еще ты мне не понадобился! — усмехнулась старуха. Аксакал понял намек, хотел что-то сказать, но бросил взгляд на незнакомца, сидевшего около старухи, и прикусил язык.

— У тебя гость, мы помешали! — сказал он с ударением. — Твой гость, наверно, нездешний, издалека?

— Да, он родня отцу Фирузы, — отвечала старуха. — Жил тут рядом, в доме у одного человека, а мы и не знали. Но тот человек продал дом и уехал, и вот тогда-то он, разузнав про нас, пришел сюда. Хочет немного подработать, скопить на дорогу и вернуться к себе.

— Очень хорошо, завтра приходите к мечети, — сказал аксакал, — мы найдем вам работу.

— Спасибо, — ответил гость — это был Хайдаркул. — Я уже нашел работу, два-три дня буду помогать поварам на свадьбе.

— Очень хорошо, — сказал опять аксакал и взглянул на муэдзина. — Ну что ж, господин суфи, видно, вам теперь уж не нужно искать лекаря. Дилором, слава богу, поправилась. Пойдемте!

— Да, слава богу, пока не понадобился ни лекарь, ни могильщик! Но жить мне осталось недолго, аксакал, ты своего дождешься. Когда я умру, никто уже не скажет тебе резкого слова правды — вот что жаль!

— Ну зачем же так говорить, старая? — с досадой сказал аксакал. — Я на тебя не жалуюсь. Живи, каждому свой кусок хлеба…