В эти дни кардинал много времени уделял своим частным делам. В начале марта он пошел на рискованный шаг – предложил королю все свое состояние. Король заставил кардинала прождать ответа три дня и 6 марта отказался принять дар, чем продемонстрировал не только королевское великодушие, но и наивность [310] . С чувством глубокого облегчения убедившись, что все его гигантское состояние перейдет к наследникам, Мазарини мог теперь спокойно размышлять о своем уходе и о том последнем наставлении, которое следовало дать молодому Людовику. На следующий день после последнего причастия Мазарини занялся государственными делами. Он провел собрание совета, на котором хвалил всех трех своих ключевых людей – Летелье, Лионна и Фуке – и рекомендовал их королю.

Считается, что на следующий день он передумал, предупредил Людовика о честолюбии Фуке и посоветовал отправить его в отставку. Тогда он якобы сообщил Людовику, что обязан ему всем, но, оставляя королю Кольбера, сполна возвращает свой долг. Однако этот радикальный переворот настроения известен нам только со слов Кольбера и его сторонников, так что к нему следует относиться с долей скептицизма [311] . Подобный совет идет совершенно вразрез с тем фактом, что Мазарини назначил Фуке своим душеприказчиком, наряду с Летелье, Кольбером, Ламуаньоном и еще одним доверенным лицом – Джузеппе Зонго Ондедеи [312] [313] .

Можно предположить, что Мазарини подстраховывался на случай будущих разоблачений. Но и тогда объявить Фуке виновным в злоупотреблении доверенными ему государственными финансами вряд ли могло стать удачной идеей, учитывая необходимость сохранить собственные капиталы. Эта мысль особенно заботила кардинала в его последние дни. Окажись Фуке виновен, для капиталов Мазарини безопаснее всего было бы оставить его на посту суперинтенданта. Кардинал отлично понимал, что его собственные деньги скомпрометированы теми же операциями, которые приписываются Фуке. Так что, скорее всего, никакого последнего предупреждения, слетающего с губ умирающего прелата, на самом деле не было. Как предполагает один из современных исследователей на основании свидетельских показаний на процессе, Фуке был назначен кардинальским душеприказчиком как раз потому, что в качестве procureur g'en'eral (генерального прокурора) мог блокировать любое парламентское расследование личных финансовых операций кардинала [314] .

После смерти Мазарини, наступившей 9 марта, Фуке сам несколько месяцев копал себе яму, не понимая характера и намерений молодого монарха. Все 1650-е годы Людовик предоставлял государственные заботы стареющему кардиналу и его людям. Современники, например кузина, герцогиня де Монпансье [315] , описывают молодого короля этого времени как заурядного коронованного баловня и прожигателя жизни, развлекающего себя в постфрондерском Париже бесконечными балами и приемами и покоряющего одно за другим сердца молодых аристократок [316] . Но после кончины Мазарини монарха словно подменили. Утром 10 марта Людовик вызвал своих ключевых советников и государственных секретарей и объявил, что отныне будет править единолично. Он предписал министрам и секретарям обращаться за указаниями непосредственно к нему. Никакие приказы больше не подписывались и средства не выделялись без личной санкции Людовика. В сущности, он сделался своим собственным первым министром [317] .

Одновременно Людовик изменил состав своих советов. Отныне в Высокий совет (Conseil d’en haut) входили только военный министр (Летелье), министр иностранных дел (Лионн) и министр финансов (Фуке). Вопреки вековой традиции, канцлер Сегье [318] больше в этом совете не присутствовал. Теперь его сфера ограничивалась правосудием и административными делами (ставить печати и заверять королевские указы). Ближайшие родственники, члены королевской семьи – королева-мать, брат короля Филипп и принц крови Конде, традиционно заседавшие в королевском совете, были отстранены от него и вообще от какого-либо участия в управлении страной. Отстраненные, в том числе королева-мать, громко выражали свое недовольство. Не отставал и Сегье, видимо винивший Фуке в том, что теперь канцлер занят делами мелкими и рутинными [319] . Фуке же, как и многие другие, рассчитывал, что, поскольку большая часть государственной работы теперь ляжет на плечи самого короля, данный эксперимент окажется недолгим и закончится, как только король устанет от своей добровольной ноши.

Фуке фатально ошибался. Позже Людовик скажет в своих «Мемуарах»: «В мои намерения не входило делиться властью» (с министрами) [320] . Он твердо решил стать хозяином и ключевой фигурой в собственном доме. Тех из сподвижников, в частности Кольбера и Летелье (а также его сына Лувуа [321] ), кто понял характер молодого короля, почувствовав глубоко загнанную внутрь фрустрацию и уязвленное самолюбие человека, прошедшего через унижение Фрондой и подчинение Мазарини, – ждала долгая и успешная карьера. Но поведение Фуке оставалось вызывающим, как при Мазарини, а образ жизни – экстравагантным. Не исключено, что на заседаниях совета (протоколов которых не сохранилось) он позволял себе открыто сомневаться в компетентности короля в финансовых делах. Тем не менее пока он оставался одним из главных королевских министров. В апреле 1661 года ему поручили основать – или возродить – совет по коммерции, в члены которого должны были войти Кольбер и прежний товарищ Фуке по интендантству, Оливье д’Ормессон [322] [323] . Выполнял он и ответственные дипломатические миссии. Так, по заданию Людовика и в обход французского посла в Лондоне Фуке должен был организовать подкуп Карла II Английского и его министров, чтобы склонить их к альянсу с португальцами, ведущими затяжную борьбу с Испанией [324] , и добиться, чтобы Карл ознаменовал этот политический курс браком с Екатериной Брагансской [325] .

Кроме того, он работал, хотя и безуспешно, над тем, чтобы выборный польский трон достался сыну принца Конде герцогу д’Аньену [326] . Также занимался он и некоторыми вопросами шведской политики [327] [328] .

И все же, несмотря на все достижения, в результате усилий Кольбера суперинтендант продолжал терять репутацию в глазах короля. В первые же месяцы после смерти Мазарини Кольбер смог заронить в душу Людовика подозрения против Фуке. Он вытащил на свет те обвинения в злоупотреблении государственными финансами, которые Мазарини отверг в 1659 году [329] . В мемуарах Людовика середины 1660-х, которые представляют собой наставление наследнику, местами написанных Кольбером, король утверждает, что в момент смерти Мазарини «уже знал о воровстве» суперинтенданта. Ему приходится изворачиваться, чтобы объяснить, почему Фуке тогда сохранил свою должность. Людовик поясняет, что признавал таланты Фуке и полагал, что «если бы тот признался в прошлых грехах и по обещал исправиться, он мог бы сослужить немалую службу». Из предосторожности, продолжает король, он назначил Кольбера министром сравнимого ранга, чтобы присматривать за Фуке [330] . Вместе с новой должностью в марте 1661 года Кольбер получил контроль над реестрами транзакций суперинтенданта – функция, которую раньше выполнял Эрвар. Это позволило ему отслеживать действия Фуке день за днем [331] .

В том, что пишет Людовик, возможно, есть доля правды. Позже Фуке признавал, что через несколько дней после смерти кардинала, на приватной аудиенции он открыл королю, что при Мазарини совершались транзакции, по форме и по сути нарушающие эдикт об условиях королевских займов. Он добавил, что эти нарушения были вызваны нуждами военных кампаний предыдущего десятилетия и совершались по указанию кардинала и с его согласия. Людовик, судя по всему, ответил, что все нарушения, допущенные в тех обстоятельствах, прощены. Фуке же может продолжать свою службу (подразумевая при этом: но более не злоупотреблять). Этот разговор и якобы дарованное Людовиком прощение прошлых дел позднее всплывали в качестве аргумента защиты на процессе Фуке [332] . Из мемуаров Людовика XIV следует, что подобный разговор имел место, ибо король обвиняет Фуке в пренебрежении королевской добротой: он «продолжал изобретать новые уловки, чтобы у меня красть» [333] .