Посягательство на их институциональные полномочия возмущало судей. Для них оно было нарушением традиций монархии, разрывом с ее прежним, проверенным веками методом управления на основе консультаций и поисков согласия. Парламенты, особенно парижский, чувствовали, что их оттеснили от их традиционной управляющей роли. Аналогично ощущала себя и высшая аристократия этого времени: теряющая политический вес, изгнанная из королевских советов и утратившая некоторые источники военной силы и регионального влияния. В результате конфликт сосредоточился вокруг усиливающейся централизации королевской власти при недостатке консультаций между ней и традиционными составляющими ее исполнительного механизма. Многие из судей высокого суда стремились восстановить порядок вещей, каким он был при Генрихе IV, – теперь его время казалось «золотым веком» [76] .

Недовольство достигло пика в начале 1648 года. Мазарини и королева-мать решили любой ценой найти ресурсы, чтобы в этом году остановить и заставить обороняться войска империи в Германии, ибо рассчитывали, что мирные переговоры завершатся на выгодных для Франции условиях. Дополнительные деньги на это предполагалось получить за счет нового подъема налогов и продажи должностей. Понимая, что Парижский парламент не согласится на эти меры, в январе 1648 года королевское правительство провело специальную церемонию под названием lit de justice. Юный король вместе с королевой-матерью и Мазарини лично появился перед парламентом, и перед его лицом судьям было приказано зарегистрировать указы. По вековой традиции личное присутствие короля предотвращало дальнейшую дискуссию.

Но на этот раз, вопреки обычаю и прецедентам, судьи не сняли своих возражений. Они продолжали оспаривать предлагаемые меры и требовать юридического расследования деятельности финансистов – королевских кредиторов и королевского суперинтенданта финансов Мишеля Партичелли д’Эмери [77] – на предмет коррупции. Поскольку некоторые из налоговых инициатив подразумевали введение новых или увеличение существующих налогов на торговлю в Париже, «маленькие люди» Парижа – лавочники, ремесленники и им подобные – вышли на демонстрацию, чтобы поддержать позицию судей.

Тем временем условия жизни в сельской местности продолжали деградировать, а восстания сельского населения ширились.

Во многих районах сборщики налогов отказывались делать свою работу, а королевские судьи – рассматривать дела или выполнять функции по охране порядка. Королевская власть отчасти потеряла контроль над административной машиной [78] .

Переговоры судебной системы с властью зашли в тупик. В конце июня 1648 года Парижский парламент сделал еще один беспрецедентный шаг. Он объединился с судьями из сестринских структур – Счетной палаты и Палаты податей и налогов – для того, чтобы сформировать единый орган, под названием Палата св. Людовика (Chambre de Saint Louis – по названию зала, где они встречались), для обсуждения общих реформ управления. В числе требований членов Палаты св. Людовика было: снизить талью, задним числом списать все недоимки по талье, полностью выплатить жалованье всем королевским чиновникам. Помимо этого, судьи настаивали на необходимости выплатить проценты по просроченным аннуитетным [79] королевским платежам. Также они полагали, что следует отменить многочисленные особые должности, с помощью которых королевская власть обходит требования судебной.

В июле 1648 года корона согласилась денонсировать все существующие на тот момент кредитные договоры с источниками финансирования без компенсации им авансов и других уже полученных государством сумм. Это обернулось тотальным, хотя и краткосрочным коллапсом государственного финансирования – банкротством 1648 года. Оно вынудило отчаявшегося Мазарини и его сотрудников начать переговоры с финансовым сообществом, чтобы оно вновь открыло свои кошельки. Часто переговоры заканчивались тайным соглашением о компенсации потерь из-за денонсирования кредитного контракта, и компенсация оказывалась еще более затратной, чем денонсированные обязательства [80] .

Что касается большинства других парламентских требований, то королевская сторона тянула время. В конце августа, когда Париж получил известия о крупной военной победе под Лансом, которая, по мнению правительства, должна была склонить общественное мнение в его пользу, оно попыталось арестовать двух самых резких в своих речах судей. Результат оказался сравним со знаменитым «Днем баррикад» во время Религиозных войн (в мае 1588 года) [81] . Уличная толпа и спонтанные группы городского ополчения – милиции – блокировали улицы и атаковали королевские военные патрули. Они едва не растерзали канцлера Сегюра, едущего через Париж, – его пришлось спасать тяжеловооруженному военному отряду [82] . Толпы окружили королевский дворец, требуя освобождения судей. Королева-мать была вынуждена униженно капитулировать. При очевидной поддержке населения парламент повторил свою программу еще в одной декларации в конце октября, сделав акцент на налоговых послаблениях для народа [83] .

Королевский двор снова медлил – и не напрасно. В тот самый день, когда парламент выступил со своим октябрьским заявлением, был подписан мирный договор, и война за гегемонию в Европе завершилась [84] . Это случилось под конец обычного военного сезона [85] . Поэтому правительство смогло приказать Луи де Бурбону, принцу Конде [86] , идти со своей армией под Париж и быть готовым развернуть там лагерь. В начале января 1649 года двор бежал из Парижа в Рюэй, пригородный королевский замок, и оттуда объявил осаду столицы.

Во время всех этих беспокойных событий Фуке оставался верен своей должности и короне. Отдавая себе отчет, какой широкой поддержкой пользуются судьи верховного суда (Le parlement de Paris), он посоветовал Мазарини проявлять умеренность и, по возможности, умиротворять магистратов [87] .

Однако стоило противостоянию перейти в открытое вооруженное столкновение, как Фуке принял сторону короны. Когда королева-мать и Мазарини использовали войска Конде для осады Парижа, Фуке, будучи интендантом, занимался их снабжением [88] .