Мы с родителями жили в ветхой хижине за пределами большого города. В свое время им предоставили право на рождение двоих детей и выделили соответствующее жилье. Мама рассказывала, что они подавали прошение еще на одного ребенка. Мне тогда было восемь, и родители еще не знали о моем предназначении, однако им отказали. Цена за свободное развитие каждой личности — жесткий контроль Гильдии над рождаемостью. Мама поведала об этом однажды утром перед уходом на работу. По ходу рассказа она поправляла тщательно завитые локоны; голос ее был начисто лишен каких-либо эмоций. Я просила ее о братике. Мама подождала, пока я дорасту до того, чтобы понять, а затем объяснила, что это было абсолютно невозможно из-за сегрегации. Только вот я все равно обиделась. Рассеянно гоняя еду по тарелке, я вдруг поняла, насколько все было бы проще, родись я мальчиком или родись мальчиком моя сестра. Держу пари, родители тоже хотели сыновей. Тогда им не пришлось бы переживать из-за нашего ухода.

— Аделиса, — мягко сказала мама, — ты ничего не ешь. Экзамены закончились. Я думала, у тебя наконец появится аппетит.

Маме очень хорошо удавалось выглядеть невозмутимой, но порой я начинала задумываться, не был ли толстый слой косметики на ее лице своеобразной уловкой. Возможно, эти нарумяненные щеки и напомаженные губы были ее личным способом держать марку. Ей ничего не стоило выглядеть вот так. Безукоризненно уложенные алые волосы, безупречный костюм секретаря. Она была воплощением всего того, что люди хотят видеть в женщине: красивая, ухоженная, покорная. До одиннадцати лет, когда они с отцом начали тренировать меня быть неуклюжей, я и не знала, что она может быть совершенно другой.

— Я в порядке.

Мой ответ получился невыразительным и неубедительным, и мне вдруг тоже захотелось иметь на лице слой макияжа, чтобы спрятаться под ним. Но до окончания тестирования девочки должны были выглядеть чистыми и невинными — как во внешности, так и в поведении. Общественная мораль гласила, что девочки со способностями к ткацкому ремеслу не имели права растерять их в мирской суете. Некоторые из моих одноклассниц были такими же нежными и утонченными, как моя мама. Я же была чересчур бледна. Кожа моя смотрелась тускло в обрамлении рыжеватых волос. Ах, если бы они были такими же ярко-алыми, как у мамы, или золотистыми, как у Ами! Но нет, мои волосы были тусклее засаленного пенни.

— Мама приготовила сегодня праздничный ужин, — заметил отец.

Голос его звучал мягко, однако я поняла: он хотел сказать, что я зря переводила еду. Я посмотрела на картошку с двумя пересушенными кусочками мяса и почувствовала себя виноватой. У меня на тарелке лежал, должно быть, двухдневный рацион, а впереди нас еще ждал торт!

Торт принесли из пекарни. Он был огромным, залитым глазурью. Мама уже пекла нам небольшие тортики на дни рождения, однако они и в подметки не годились этому сказочному чуду с сахарными цветами и кружевными узорами. Я знала, что стоил он, как половина нашего недельного рациона. Его наверняка собирались доедать на завтрак еще много дней до следующей зарплаты. При виде тонкого белого узора на торте мой желудок жалобно заурчал. Я не привыкла есть сладкое и к тому же совсем не была голодна. Я едва сумела прожевать пару маленьких кусочков пережаренного мяса.

— Вот такой торт я хочу на день рождения, — выдохнула Ами. Она никогда прежде не видела ничего подобного. Когда Ами пришла сегодня домой из академии, мама пообещала, что купит ей похожий торт на день рождения. Для девочки, которая всю жизнь ходила в обносках, это стало бы небывалой роскошью, однако мама, видимо, хотела немного подсластить ее тяжелые ученические будни.

— Он будет поменьше, — сказала мама, — и ты не получишь ни кусочка, пока не съешь свой ужин.

Я не смогла удержаться от улыбки, заметив, как Ами принялась судорожно поглощать содержимое своей тарелки. Она запихнула в рот столько еды, что ей с трудом удалось все проглотить. Мама называла ее «едоком». Я бы хотела есть с таким же аппетитом, когда меня охватывало восхищение, или напряжение, или грусть, но у меня все было по-другому: нервы напрочь отбивали у меня желание есть, а одна мысль о том, что это был мой последний ужин с семьей, заставляла мой желудок сжиматься в комок.

— Ты купила его для Аделисы? — с набитым ртом спросила Ами.

— Закрой рот и ешь спокойно, — ответил отец, слегка улыбнувшись.

— Да, Аделиса заслужила сегодня кое-что особенное. — Голос мамы звучал абсолютно спокойно, однако лицо ее сияло, а на губах играла легкая улыбка. — Думаю, мы должны отпраздновать.

— Сестра Марфы Кроссикс на прошлой неделе провалила тестирование и до сих пор не выходит из комнаты, — заявила Ами, проглотив очередной кусок мяса. — Марфа сказала, что все вели себя так, будто кто-то умер. Ходили такие грустные. Ее родители даже выбили разрешение на свидания, чтобы хоть как-то ее взбодрить. Теперь у нее назначены встречи чуть ли не со всеми свободными парнями в Ромене.

Ами захохотала, однако остальные промолчали. Я изучала узор на торте, пытаясь определить, в какой технике работал пекарь. Ами совершенно не замечала отрицательного отношения родителей к одобренному Гильдией плану обучения и брачным законам. С другой стороны, они еще ни разу не говорили с ней начистоту. Я была уже достаточно взрослой и понимала, почему они не хотели, чтобы я становилась Пряхой, хотя они всегда были крайне осторожны в выражениях при разговорах со мной.

Папа откашлялся и посмотрел на маму в поисках поддержки.

— Некоторые девочки и вправду сильно хотят попасть в Ковентри. Сестра Марфы, должно быть, очень разочарована.

— Я тоже хочу, — весело щебетала Ами, отправляя в рот целую горку картошки. — Нам показывали картинки в академии. Пряхи такие красивые, и у них есть все, чего только душа пожелает.

— Догадываюсь, — протянула мама, точными движениями разрезая мясо на маленькие кусочки.

— Не могу дождаться тестирования. — Ами мечтательно вздохнула, и мама нахмурилась, но сестренка была слишком возбуждена, чтобы это заметить.