Мое сердце сжалось от сострадания с такой силой, что я застонала от боли.

Я взяла мою серебряную монетку… и бросила ее той девочке как милостыню, и тогда я все поняла…".

Это было зеркало, нищенка увидела себя! Люди стали смеяться над ней. Но здесь она вновь встретила юношу в заморском платье, того, кого любила больше жизни. И она бросилась к нему:

– О, помоги мне, помоги! Помоги мне убежать от себя самой!..

– Прочь, – закричал он, – урод, прочь, дьяволенок! Он ударил ее ботинком в грудь и этим ударом разбил ее сердце.

Горбунья обняла дерево и забылась вечным сном, а несколько листиков опустились на ее лоб, образовав на нем венок.

…Наступила осень. Листья на деревьях стали багряными. Казалось, природа устала. И однажды под деревом присела очень усталая девушка с маленькими ножками, которые вовсе не годились для того, чтобы много ходить. Но по ее изорванной пыльной одежде было видно, что она прошла сотни миль.

Она тоже обратилась к старому дереву и рассказала себе. Родилась она далеко в горах и там полюбила красивого юношу, смелого и бесстрашного сына гор. И хотя она с ним давно была помолвлена, однажды он ушел в далекий город, а ее просил ожидать его дома, в горах.

Но годы шли, и девушка решила узнать, что с ним. Своими маленькими ножками она прошла долгий путь от своих гор до города на могучей Янцзы, потому что, как сказала она дереву, решила шагать по дороге жизни, а для этого нужно иметь не большие ноги, а большую душу.

И вот девушка увидела любимого… Но нет, это был не он – не сын гор, брат нерушимых скал и друг гордых орлов. Перед ней предстал юноша с изможденным лицом, с угасшим взором и печальной улыбкой. Все помыслы его занимали только деньги. Стремясь к богатству, он утратил все: и честь, и мужество, и душу. И она обратилась к багряным листикам и старому дереву, чтобы они помогли ей.

Но листья не хотели помочь девушке, ведь для этого им пришлось бы покинуть родимую ветку.

Они держались за нее из последних сил. И дерево молчало, в отчаянье заламывая ветки. Но вскоре не выдержало и оно и взмолилось:

– О ветер, свали меня, чтобы я ничего не видело! Однако это было очень старое дерево, и ветер его уважал. Тогда оно крикнуло дровосекам: – О срубите меня, срубите быстрее, чтоб ничего мне не видеть: ни желтых чертей, ни дьяволов белых, чтоб не могло я видеть ни рабский народ, ни еще более рабских. правителей!

Но дровосеки лишь преклонили перед деревом колени: они его тоже уважали.

"И дерево воскликнуло в отчаяньи:

– О, что же случилось с этим народом, что же случилось с этой страной? Дух ли великий народа умер?

Душа ли страны навсегда отлетела? Геройские сердце ужель не забьется в груди этих юных?..".

Но старому дереву никто не ответил. И с тех пор оно молчит?.

В последних его словах слышалась мольба, обращенная к народу:

– Ты проснешься ль, исполненный сил, иль, судеб повинуясь закону, все, что мог, ты уже совершил?…

Этот некрасовский вопрос был особенно актуален в Китае 20-х годов – во времена революционного подъема и естественно, что он оказался главным вопросом "Рассказов увядшего листа".

Но Ерошенко не знал на него ответа: он не был марксистом, ему неясны были пути социального развития. Изгнанник, человек, оторванный от родины, он переживал личную трагедию. Наверно, отсюда и печаль, даже пессимизм, которые пронизывают "Рассказы увядшего листка".

Символом тоски, одиночества, ненужности стал в этих рассказах последний, уже увядший лист. По ассоциации вспоминаются лермонтовские стихи:

"Дубовый листок оторвался от ветки родимой и в степь укатился, жестокою бурей гонимый; засох и увял он от холода, зноя и горя…"

Не так ли сложилась и судьба самого слепого писателя – русского листка, отторгнутого восточной чинарой?

Однако последний, увядший лист Ерошенко совсем не похож на лермонтовский дубовый листок. Первый – домосед, безразличный к чужому горю и потому держащийся за родную ветку, второй – бродяга, путешественник, перекати-поле. А судьба их одинакова – оба засохли и увяли "от холода, зноя и горя".

И все же тоска Ерошенко не переходит в отчаяние. В этом убеждает и юмор "Страниц из моей школьной жизни" и просветленный лиризм "Рассказов увядшего листка", которые, по замечанию японского критика Хираока Нобуру, очаровательны, как воспоминания давно минувшего детства. Печаль слепого писателя не беспросветна: у него есть якорь, с которого нельзя сорваться, если сам не захочешь. Этот якорь – любовь к родине.

Россия спасла своего сына от отчаяния, она не только навеяла Ерошенко некоторые образы для его "Рассказов увядшего листка", но и сама появилась в них в образе Страны Мечты, где высится гора Свободы, восходит солнце Истины и луна Справедливости. Ерошенко писал, что путь в этот край лежал "на север, в ту таинственную страну снегов, в страну великого духа, скрытых сил, грозящих перевернуть мир…" Автор как бы призывал народы Востока воплотить в реальность свою Страну Мечты "силой молодых, отважных сердец", ибо "дух юных смелых сердец всемогущ, он – бог, что сотворил мир, творит и будет творить его".