— Об этом знал уже Леонардо, — Томас Фидлер завершал свой рассказ на трапе, по которому они взбирались на верхнюю палубу. — Он знал, что человеческое тело — самый совершенный и самый сложный механизм, какого человеку никогда не создать. Поэтому я и хотел в молодости изучать медицину. Угадайте, что тогда мне сказал отец. «Трупы кромсать ты не будешь». — Они уже стояли на палубе, с удовольствием вдыхая свежий воздух. — Ха-ха, трупы кромсать не будешь, — повторил первый механик «Меркурия» и внимательно посмотрел на Касторпа. — Надеюсь, ваш отец одобряет ваш выбор. Я не ошибаюсь, не так ли?

— Мой отец довольно давно умер. Трудно сказать, как бы он к этому отнесся. Сам он был купцом. — Ганс Касторп на секунду заколебался, следует ли продолжать. — В последние годы жизни он потерял интерес к своему делу.

— Понимаю, — ответил механик. — Тем большего уважения заслуживают ваши намерения. Вы наверняка их осуществите. А я, между тем, заступаю на вахту, так что до свидания, — он крепко пожал молодому человеку руку. — И не позволяйте сбить себя с толку таким людям, как ваши попутчики. На суше подобные встречаются на каждом шагу, помните это и держитесь от них подальше.

Ганс едва успел поблагодарить механика, скрывшегося за дверью рубки. Инженер-офицер Томас Фидлер произвел на него сильное впечатление, и даже несколько лет спустя, заканчивая обучение в Геттингене, Касторп вспоминал его самого и его слова. Однако не будем опережать события: читатель имеет право узнать кое-какие подробности об ужине, который вечером ждал нашего путешественника.

Кьекерникс еле держался на ногах. Он ввалился в кают-компанию позже всех, с багровым лицом, и, пытаясь сесть на свое место, чуть не врезался головой в стол, когда неожиданно взобравшийся на гребень волны пароход стал падать оттуда долго и неторопливо, как оперенный воланчик. Мадам де Венанкур возмущалась Северогерманским пароходным обществом «Ллойд». Как они могли нанять стюардов, которые не только не говорят, но ни слова не понимают по-французски! Пастор Гропиус же, тихий и спокойный, уговаривал сотрапезников перед едой прочитать молитву, ибо благодарение за дары Господни — одно из прекраснейших предназначений человека. В конце концов, не найдя желающих, он прочитал молитву сам и принялся уплетать шницель с салатом по-тоскански. Касторп молчал, уткнувшись взглядом в тарелку. Даже малоопытный наблюдатель заметил бы, что этому пассажиру, мыслями витающему где-то далеко, хочется только одного: поскорее утолить голод и отправиться в свою каюту, где его уже ждет застланная койка. Вопреки своим правилам, он ел быстро и беспорядочно, сразу наложив на тарелку шницель, салат, тушеную капусту и маслины: из-за качки все это ездило туда-сюда по фаянсовой тарелке. Он уже почти заканчивал, когда Кьекерникс, не дотронувшийся до еды, но то и дело прикладывавшийся к китайской водке, произнес, вытянув в его сторону указательный палец:

— Прекрасно, молодой человек! Ты собираешься получить образование и даешь нам советы! А задумывался ли ты когда-нибудь об источнике нынешнего благосостояния наций? Англия! Голландия! Франция! Как громко это звучит. Ну и твоя огромная страна! Тебе когда-нибудь приходило в голову, что этими несметными богатствами мы обязаны добросовестному труду крестьянина, ремесленника, рабочего, торговца? Молчишь? Тогда я тебе скажу, дорогой. Когда ты закончишь учебу, поступи на службу в колониальную компанию. И поезжай туда, чтобы увидеть ад. Но не мы там сидим в кипящих котлах, нет. Нам отведена роль чертей. С помощью кнута, голода, винтовки, опиума и водки, а также страха либо четок мы управляем миллионами рабов. Они работают на нас — иного выхода у них нет! А такие, как он, — Кьекерникс указал на пастора, — берут деньги за то, чтобы внушить этим несчастным, будто таково желание доброго Бога. Но Бог не ко всем добр одинаково!

— Вы пьяны, — сухо констатировала мадам де Венанкур. — Устраивать скандалы на корабле, насколько я знаю, строжайше запрещено. Идите спать, а завтра попросите прощения у нашего юного инженера и пастора! До этого за столом не появляйтесь!

Но пастор Гропиус в защитниках не нуждался. Отставив стакан с пивом, он сказал:

— Расхожие суждения, которые мы тут услышали от господина Кьекерникса, известны уже много лет. Мне как-то встретился некий социалист, который говорил то же самое, только не столь безапелляционно. Не обращайте внимания, господа. Мы несем этим бедным людям религию, цивилизацию, просвещение и культуру. Без нас они бы погрязли во тьме варварства. Господин Кьекерникс, похоже, забыл, кто он и чьи интересы представляет — вернее, должен представлять. Не правда ли, господин Касторп? — обратился он к погруженному в задумчивость Гансу и, поскольку тот не ответил, неутомимо продолжал: — Колонизация, господа, — явление такое же старое, как и человечество. Греки, римляне… это все общеизвестно. Лучше возьмем для примера нашу немецкую нацию. Да, в Азию и Африку мы пришли с опозданием. Но посмотрите на восток Европы. Не первую сотню лет мы несем туда законность, порядок, гармонию искусства и технику. Если б не мы, славяне давно впали бы в анархию. Это наши благодеяния обеспечили им место в семье, имя которой — цивилизация и культура.

Во время тирады пастора Кьекерникс, казалось, задремал. Но едва в кают-компании прозвучало последнее слово Гропиуса, разразился сардоническим смехом:

— Раз он берет вас в свидетели, — перегнулся он через стол к Касторпу, — спросите в Гданьске первого попавшегося поляка, каково его мнение по этому поводу. Могу заранее сказать, что вы услышите. «Благодеяния»! — взревел Кьекерникс и стукнул кулаком по столу. — Превосходно сказано! Представьте себе, что однажды в Амстердам прибывает армада чужестранных, индейских или китайских, судов. У них непробиваемая броня и пушки, рядом с которыми наши ружьишки — просто рогатки. Они приказывают нам почитать их Бога, убивают нашего короля, насилуют женщин, а мужчин загоняют в шахты или на плантации. Сифилис, оспа, чахотка, дешевая водка и опиум довершают начатое. А потом их проповедник требует благодарности: ведь это они привели нас в лоно цивилизации и культуры. Простите, забыл добавить, что наш преподобный пастор Гропиус, как распространитель варварских суеверий, колдовства et cetera, давно бы уже сгорел на костре — ну разве что спрятался бы где-нибудь в Альпах. Именно это происходит сейчас с индейцами, азиатами, неграми. Погодите, они еще придут, чтобы с нами расквитаться. Поистине, господа, нет хуже клоаки, чем наша христианская Европа. Вы, господин Касторп, еще этого не знаете. А когда поймете, будете чувствовать то же, что я, — непреходящую тошноту. Одного, даст Бог, вы избежите: не научитесь лгать. Не лгите, прошу вас, как все, не лгите, как этот поп, это омерзительно. И без того пушки вспашут поля и засеют их зубами!

— Какой ужас, — воскликнула, повернувшись к пастору, мадам де Венанкур. — У господина Кьекерникса больное воображение! Не могу больше этого слушать. Почему Северогерманское пароходное общество «Ллойд» пускает таких людей на палубу своих судов? — вопрос этот мадам де Венанкур задала, вытирая глаза платочком. Затем она поднялась со стула и, протянув руку Гропиусу, сказала: — Я прошу немедленно увести меня отсюда.

Не без уважительной робости, однако с заботливой поспешностью пастор Гропиус подал мадам де Венанкур согнутую в локте руку, после чего парочка покинула кают-компанию, даже не пожелав остающимся спокойной ночи. Ганс Касторп отодвинул тарелку, на которой недоеденная котлета и остатки салата являли собой унылый натюрморт.

— Господин Кьекерникс, — тихо произнес он, — не могли бы вы объяснить, почему в своих рассуждениях упомянули поляков?

Но представитель бельгийской деревообрабатывающей компании и инициатор разразившегося скандала в одном лице сладко дремал, уронив голову на грудь. Ганс Касторп встал из-за стола и со смутным ощущением вины направился по узкому коридорчику в свою каюту. Поскольку «Меркурий» качало все сильнее, путь к отдохновению был отнюдь не легок.

II