Это были палаточные туристские лагеря с прекрасной кухней. Их было довольно много, на все вкусы: «Черноморка» на кавказском побережье, «Архыз» в Кавказских горах, «Саулкрасты» на Балтийском море, «Свента» на литовских озерах, «Гауя» в лесу на речке в Латвии. О «Гауе» и пойдет речь дальше. Там, на Гауе, я встретилась и подружилась с замечательными людьми – счастье, за которое я не перестаю благодарить родителей и судьбу.

Занятная публика съезжалась на речку Гаую в августе месяце. Ученые самых разных специальностей и направлений, оставив на время в Москве учеников, проблемы, заботы и неприятности, набив туристским скарбом свои «Жигули», приезжали сюда мокнуть под прибалтийским дождем, собирать грибы и ягоды и, затаив дыхание, слушать, как поет свои новые песни Булат Окуджава, как читает стихи Пастернака Зиновий Гердт, как поют Татьяна и Сергей Никитины. О своей работе нет-нет да поведает главный режиссер Ермоловского театра Валерий Фокин, о жизни Марины Цветаевой расскажет Лева Шилов…

Жизнь на базах была устроена так. Законодательную власть представляли назначенные Домом ученых официальные лица. На Гауе ее осуществляли две серьезные дамы. Одна из них, высокая, осанистая, с тонким аристократическим лицом, была внешне похожа на Анну Ахматову. На этом сходство безнадежно кончалось, и это было до слез обидно. Дама совсем не аристократично раздувалась от собственной значимости, и я как-то заметила, что у нее такой вид, будто она упала с очень высокого генеалогического дерева.

Исполнительную власть – старостат – мы избирали сами: на своих летних базах ученые играли в демократию. В начале сезона делили портфели: за автомобильный парк отвечал министр транспорта, за байдарочный флот – адмирал, за волейбол – министр спорта. Волейбол на базе был настоящей азартной игрой, подстать рулетке или очку. По вечерам вокруг волейбольной площадки, где собиралась практически вся база, кипели воистину шекспировские страсти. Хорошо играли Сергей Никитин и мой муж Володя. Капитаном одной из команд-фаворитов был заведующий туристической секцией Дома ученых Георгий Георгиевич Конради, по прозвищу «генерал» (а он и был генерал). Мы пели про него такие куплеты:

Утром мы купались в прохладной душистой реке, над которой маленькими вертолетиками вились прозрачные зеленые стрекозы, завтракали и разъезжались – кто за грибами, кто за ягодами. На грибной ниве отличались Никитины: в самый негрибной год, на зависть базе, они появлялись из лесу с корзинкой отборных белых грибов – знали места. За ними пытались шпионить, но они растворялись в прибалтийском лесу, и, насколько мне известно, никому за десять лет не удалось раскрыть их тайну. В тайну, видимо, был посвящен Гердт, взявший меня как-то с собой за грибами. Это было совершенно безопасно: при моем легендарном неумении ориентироваться я под страхом расстрела не смогла бы объяснить, куда мы ездили. А там, куда мы ездили, небольшие поляны были сплошь усыпаны роскошными белыми грибами, и, собирая их, мы встретили Никитиных – стало быть, бродили по их угодьям. Жена Зиновия Ефимовича Татьяна Александровна тогда с нами не ездила: в тот год, почти не отрываясь, она редактировала перевод «Поднятой целины» на арабский язык. Татьяна Александровна сокрушалась:

– Почему другие собирают грибы, а я должна целый день сидеть, как привязанная, и думать, как перевести на арабский язык «слаба на передок»!

Когда мы вернулись со своей ослепительной добычей, Татьяна Александровна ахнула:

– Где вы были?

Зиновий Ефимович начал рассказывать, как умел только он один: он мычал, не произнося ни единого слова, но ясно было, что он подробно объясняет наш маршрут, и неожиданно совершенно членораздельно закончил:

– И потом сразу налево.

Нравы на базе были язычески простые. Помню, однажды к нам на пару дней откуда-то, наверное, из Риги заскочили Алла и Леонид Латынины. Алла – известный литературный критик, Леонид – поэт и писатель. Может, они и не были в смокингах, может, это мне только так почудилось по контрасту с нашей расхристанностью, но, право же, выглядели они, словно собрались на прием к английской королеве. Леня был в темном костюме, белой рубашке и бабочке, Алла в каком-то платье, показавшемся мне бальным. Они произвели настоящий фурор. Алла спросила у кого-то шепотом, где туалет. Отличавшийся острым слухом Зяма широко распахнул руки, обвел приглашающим жестом лес, поляну, речку и коротко ответил:

– Вот…

Раз в сезон мы дежурили. Дежурили все, невзирая на возраст и титулы, – демократия! Это было скучное и утомительное занятие, на базе ведь отдыхало больше ста человек! Но я дежурила с Гердтами, и это было настоящее счастье. Зяма гениально играл полового. С полотенцем через руку, слегка согнувшись, прихрамывая, он порхал между столами с подобострастной улыбкой:

– Вам супчику не подлить? Картошечки, хлебца не желаете? Сию минутку, я мигом!

Надо сказать, что кормили на базах Дома ученых необычайно вкусно и обильно – такова была традиция.

После ужина, завершив дневные труды, мы должны были расписаться в Книге дежурных. Расписывался обычно Гердт, оставляя таким образом для администрации базы свой автограф.

Однажды за день до нас дежурил доктор Лосев. Стас Лосев был хирургом, работал в Институте Склифосовского и принадлежал к базовской элите. Зиновий Ефимович подозвал меня:

– Посмотри, что написал этот гений русской поэзии! За подписью Стаса было написано: «Накормить не накормили, червячка лишь заморили!»

Герд секунду задумчиво смотрел на меня, потом начал быстро писать: