Шрифт:
А на картинке в книжке? Или мне эта картинка просто привиделась? Детство… Волшебник… Сказки… Возникла в воображении картинка из книжки — как замещение реальных воспоминаний…
Позвонить матери. Позвонить и спросить, кем был тот старик на лавочке. Она не может не знать. Она была уже взрослой женщиной!
Позвонить? Кому-то еще надо позвонить. Что-то важное.
Ах да! Шеф просил позвонить. Через соседей на меня вышел. Говорит, важное дело. Знаем мы, что это за важное дело. На работу выходить с завтрашнего дня. Некем меня, видите ли, заменить. Пошел он в задницу! Я отпуск взял на три недели. И телефон, значит, не зря отключил.
Надо покормить Феликса. Пусть пока будет Феликсом, потом, может быть, и переименую, если перестанет быть на Феликса похожим. Что, впрочем, вряд ли. Ой, какая большая собака вырастет! Ничего, как-нибудь справимся. А пока — такой лапушка, на одной ладони умещается. Связался с Рындиным, он говорит: щенков не выкармливал, но котенка слепого приходилось, молоко водой надо разводить. Так пока и будем делать.
До чего же мягкие подушечки на лапках у щенков, пока они ходить не начинают!
23 июля
Мать плачет в телефонную трубку. Ничего толком не говорит. Бормочет что-то о Михал Иваныче из 74-й квартиры. А что тот Михал Иваныч? Можно подумать, я помню!
25 июля
Грациозно танцуют изящные цапли, Голенастые ноги подняв над водой. С тонких клювов спадают блестящие капли, Нарушая кувшинок беспечный покой. А под ними, в глуби, молчаливые рыбы, Улыбаясь своим примитивным мечтам, Повторяют телами речные изгибы, Чтоб добраться быстрей к безопасным местам. Но укрыться от острого взгляда непросто, И уже никуда невозможно свернуть. То одна, то другая взлетают на воздух, Обрывая в желудках стремительный путь. Предо мною встает незатейливый выбор: Выбирай, если можешь, судьбу по плечу. Не желаю я быть перепуганной рыбой, И безжалостной цаплей я быть не хочу. А кувшинки сверкают росой в отдаленье И сулят безупречный беспечный покой… Но меня никогда не прельщали растенья… И стою я в раздумье над быстрой рекой.28 июля
Почти неделю разбирался в старых бумагах. Сколько их, оказывается, накопилось! Журналы «Пионер». Тетрадки еще с первого класса. Анкета Любки Калиновой, которую она мне дала заполнять, как и всем, в шестом классе, а я потерял. «Прошу на все вопросы отвечать, ни одного из них не пропускать!» «Твой любимый цвет?» — «Желтый». «Красный». «Бордовый». «Всякие». — «Твой любимый литературный герой?» — «Тимур». «Динка». «Ромео и Джульетта». — «Что такое счастье?» — «Счастье — это любовь». «Счастье — это счастье». «Счастье — это все!!!» — «Зачем задавать такие глупые вопросы?» Только девчонки отвечали. Мне первому из парней дала. А я так и не ответил. И потерял.
Альбомы с фотографиями. Почетные грамоты. Песенник — тоже явно принадлежал кому-то из девчонок, даже не помню, как он ко мне попал.
Ворох бумаг пришлось собрать в аккуратненькие стопки (иначе ходить было невозможно), но обратно на пыльные полки я их не положу. Жалко. Не там их место. К тому же одна из полок мне позавчера сказала… Нет, то есть я, конечно, совсем не то хотел написать! Мне просто показалось. Или приснилось? Полнейшая бессмыслица. Уж если писать дневник — так записывать в него только те вещи, за которые хотя бы перед собой не стыдно. Забудем эту белиберду.
Кстати. Страничка из какой-то детской книжки. Картинка, а на ней — тот самый старик. Точно — он. И текста — ни слова.
Недавно приходила Людмилка. Жаловалась, что давно уже в ресторане не были. Туманно намекала на какого-то Вовчика. Я попытался прочитать ей свои последние стихи, но она не стала слушать, захлопнула снаружи дверь и убежала вниз по лестнице, не вызывая лифта. Жаль.
У щенка открылись глазки. Начал самостоятельно вылезать из коробки. Растет не по дням, а по часам.
Старик, сошедший с пожелтевшей странички из детской книжки, каждое утро встречает меня у овощного магазина.
— ДЕВУШКА, ПАЧКУ «СТЮАРДЕССЫ», ПОЖАЛУЙСТА.
31 июля
Лежу на диване, стряхивая пепел в банку из-под соуса «Тысяча островов», и смотрю, как колышутся от дуновения ветерка легкие ярко-желтые занавески. Наконец-то у меня начало получаться то самое. Как в детстве. Лежать и не думать совсем-совсем ни о чем. Это сейчас я возвратил все мысли — когда начал описывать свои ощущения. А до этого их (мыслей) точно не было. И это я сам их прогнал. Получилось. Как только мысли вернулись, занавески сразу стали менее желтыми. И небо — менее голубым. И облака слегка сероватыми. Ничего, это правильно. Это так и надо. Нельзя же постоянно находиться в таком состоянии. Когда был маленьким, оно тоже было не всегда. Просто умел вызывать это состояние, когда захочется. И сейчас, кажется, научился. Ну-ка, немножко сосредоточиться и — р-р-раз! Получилось. Почти пять минут ни о чем не думал. Занавеска сразу ожила. Она состояла из маленьких, ничем не соединенных между собой цветов. На какое-то мгновение. Потом опять стала сама собой. А облака сложились в дорожку, по которой было бы так здорово бежать и бежать — туда, наверх, в синеву. А синева вдруг зазвучала, запела, позвала к себе.
Сколько малюсеньких крапинок, оказывается, на полированной поверхности книжного шкафа. Ничуть не меньше, чем было на том, что стоял тридцать лет назад у меня в детской. И каждая крапинка имеет какое-то свое, особое значение. Но разгадать это невозможно. А может быть, теперь — возможно?
Заходил шеф. На этот раз — сам. И не было шанса сделать вид, что меня нет дома. Принес тысячу баксов и целую гору бумаг. Я с ними поработал часок — и решил практически все проблемы, возникшие за время моего отсутствия. Сам себе удивился, до такой степени простым оказалось все то, над чем я раньше размышлял целыми сутками, а то и неделями. Но на работу я все же не выйду. И с бумагами пусть больше ко мне не приходят. Меня от них тошнит. И мой отпуск еще не закончился. И баксы мне не нужны.