За работу свою взял четыре тысячи долларов. Ирина Константиновна долго рассматривала изображение Вики, не понимала, чем же та лучше нее, всплакнула с горя, потом, выпив стопок шесть ликера «Киви», поразмышляла немного и, совершенно трезвая – ликер не брал ее, – решила ответить мужу тем же… Так в ее жизни появился Олежка – веселый, ласковый, словно теленок, по-своему несчастный, требующий помощи и защиты. А какая женщина не захочет защитить своего возлюбленного? Олежке при Ирине Константиновне Белозерцевой жилось хорошо.

– Слава богу, все-таки это телефон, – произнесла Ирина громко, уверившись окончательно, что звонит телефонный аппарат, а не дурацкий дверной звонок, с облегчением улыбнулась Олежке, поправила волосы на голове. – Сколько раз просила Белозерцева сменить звонок на двери – очень уж он похож на телефонный, сколько раз, ан нет! Видать, придется самой взяться за это дело и поменять… Коли настоящего мужика нет в доме, – она подняла телефонную трубку: – Да!

В ответ услышала резкое, матерное, рифмующееся с произнесенным ею «Да», вобрала голову в плечи, враз делаясь некрасивой, маленькой, от неожиданности до крови закусила губу.

– Кто это?

– Не задавай смешных вопросов, курва! – проревел незнакомый сильный голос на том конце провода. – Где папахен… мужик твой, то есть?

– На работе, – задрожавшим тоненьким голосом проговорила. Ирина Константиновна.

– На работе его нет, не на работе твой папахен сейчас находится, а у… у этой самой, – незнакомец довольно рассмеялся, – у твоей заместительцы по части передка… и задка тоже. Мои ребята, к сожалению, его упустили.

– У Виолетты? – не выдержав, спросила Ирина Белозерцева.

– Молодец, раз знаешь, где искать свой ходячий кошелек, – незнакомец одобрительно хмыкнул. – Предупреди мужа, когда он приедет от своей бэ, – человек, находящийся на той стороне провода, на этот раз не стал ругаться матом, что-то сдержало его, – чтобы не занимал телефон. Мы будем ему звонить. И последнее – ваш сын находится у нас.

– Как «у вас»? – слабо охнув, вскинулась Ирина Белозерцева. – Он же в детском садике! Он… – Ирина Константиновна пыталась говорить что-то еще, полубессвязное, скомканное, сжимала трубку посеревшими пальцами, но ее уже никто не слушал – из трубки доносились гудки отбоя.

Она повесила трубку на рычаг и заплакала. Безудержно, сильно, давясь слезами, болью, подмятая страшной догадкой – хоть ей и не сказали почти ничего, не сообщили деталей, а она их уже знала: Ирина Белозерцева обладала очень хорошим, почти животным чутьем.

– Что случилось, Ириш… что случилось? – Олежка крутился около нее напуганный, вспотевший от ощущения какой-то странной, очень ясной опасности, словно бы его в подъезде должен был встретить киллер с пистолетом в руке. – А, Ир?

– Костик… Костика… – Ирина Белозерцева захлебывалась слезами, ей не хватало воздуха, у нее осекалось дыхание, она никак не могла выговорить страшное слово, потом наконец справилась с собой и выдохнула вместе со слезами: – Увезли. Его похитили…

– Как «похитили»? – У Олежки к лицу прихлынула краска – ощущение опасности отступило, и он быстро пришел в себя: – К-как? Ириш, может, тебе валерьянки накапать?

– Не надо… Не надо валерьянки, – Ирина Константиновна прижала к глазам надушенный шелковый платок. Ее трясло. – А теперь уходи! Уходи, Олежка, я должна остаться одна… Покинь эту квартиру! – добавила она между двумя вывернувшими ее наизнанку всхлипами. – Так надо!

– А деньги? Ты обещала мне деньги…

Плача, она сунула ему четыреста долларов в руку. Олежка на цыпочках вышел из белозерцевской квартиры и бесшумно закрыл за собой дверь.

20 сентября, среда, 9 час. 50 мин.

Минут пять Белозерцев сидел неподвижно в кресле. Тупо уставясь в дорогой серый «панасоник» – телефон с хорошим запасом памяти, регистрирующий разговоры.

В кабинет заглянула Оля, посмотрела вопросительно на Белозерцева, он сделал усталый жест рукой – уйди, мол, не до тебя сейчас. Оля исчезла, как бесшумное привидение – эта комсомолка умела быть колдуньей, и вообще умела делать многие вещи, – за это Белозерцев ее и держал в офисе. Хотя иногда, как все секретарши, действовала невпопад.

Перед глазами у него задергалась вертикальная черная строчка, будто с неба Белозерцеву что-то передавали, какой-то текст – это было нервное, – следом за строчкой у него задергалось веко, правое. Белозерцев прижал веко пальцем, надавил на глазное яблоко, но веко от этого не перестало дергаться и строчка не исчезла.

Так продолжалось до тех пор, пока не зазвонил «панасоник». Белозерцев втянул в себя воздух, задержал во рту ему надо было изгнать из головы звон, мешающий слушать пространство, освободиться от некой непроходящей оторопи и черной дергающейся вертикали. Строчка подчинилась ему: стекла вниз тоненькой живой струйкой, и взгляд у него очистился. Белозерцев вздохнул, протянул к телефону руку. Словно бы со стороны увидел, что рука у него большая, с конопушинами, на которые раньше он не обращал внимания, потная, пальцы дрожат. Он подтянул трубку и произнес спокойно и по-армейски четко: