Сильнее всего монаха волновал вопрос, сколько ему придется поститься в наказание за ротозейство, – сидеть на одном хлебе и воде – ведь кормушку стащили какие-то богохульники. По расчетам выходило, что не меньше недели. В порыве отчаяния он сунул руку под одежду, достал кошелек, пересчитал монеты и, с удовлетворением вздохнув, направил стопы в ближайшую таверну – перед предстоящим вынужденным постом не грех плотно поесть и выпить пару кувшинов доброго вина, чтобы укрепить дух.

В кружке доминиканца лежал целый клад для голодных юнцов – в общей сложности около пяти экю [4] .

– Гуляем! – в радостном возбуждении вскричали молодые дворяне.

Их радость можно было понять, потому что жирный каплун в таверне стоил тридцать су, дюжина сосисок – двадцать четыре су, а пинта [5] вина – всего три су. Так что денег вполне хватало на добрый пир.

Выбор остановили на таверне «Шлем сарацина». В Париже было еще одно питейное заведение с подобным названием – просто «Шлем», но там собирались люди более-менее состоятельные, в том числе гвардейцы короля и мушкетеры, а в той таверне – скорее затрапезной харчевне, – куда направились наши сорвиголовы, обычно толклись людишки непритязательные, без серьезных жизненных принципов, готовые за пару денье отправить на тот свет кого угодно. Этим-то «Шлем сарацина» и нравился беспутным юнцам; когда ходишь по лезвию ножа, жизнь перестает казаться пресной, унылой и бессмысленной.

Хозяин таверны по прозвищу мсье Жиго [6] , изрядно располневший валлонец, которого за глаза все звали Папаша Тухлятина, был сама любезность. Он чуял деньги, как кот мышей, – на расстоянии. Иногда Мишелю казалось, что он видит кошельки клиентов насквозь.

Вскоре компания уже пировала, удобно устроившись за столом. Несмотря на свой возраст, Мишель де Граммон был весьма предусмотрителен; он усадил приятелей неподалеку от выхода, в углу, чтобы обезопасить тыл. Мало ли что может взбрести в голову обитателям Двора чудес – завсегдатаям заведения Папаши Тухлятины; для них удар ножом в спину – обычное дело.

Свое прозвище мсье Жиго получил из-за запаха, которым пропиталась вся его одежда. Это не было зловонием отхожего места или какой-нибудь выгребной канавы. Просто у Папаши Тухлятины был чересчур едкий пот, по запаху напоминавший вонючий булонский сыр, который употребляли в пищу только большие гурманы. Хозяин таверны, несмотря на свое прошлое – поговаривали, будто он пиратствовал в Ла-Манше, – был очень набожным, поэтому держался подальше от воды.

В вопросах гигиены мсье Жиго, наверное, хотел быть святее папы римского, ведь уход за телом католическая церковь считала грехом. Монахи-проповедники призывали ходить в лохмотьях и никогда не мыться, ибо только таким образом можно достичь полного духовного очищения. Мыться нельзя было еще и потому, что при этом человек смывал с себя святую воду, к которой прикоснулся при крещении. В итоге многие не мылись годами или не знали воды вообще, а грязь и вши считались особыми признаками святости. Вшей даже называли «божьими жемчужинами».

В остальном Папаша Тухлятина был вполне приятным человеком, даже мог бесплатно накормить кого-нибудь из постоянных клиентов, если тот не при деньгах, ведь он точно знал, что с ним обязательно рассчитаются – рано или поздно. Если, конечно, должник не попадет в тюрьму Шатле, где находятся резиденция прево Парижа и суд бальи [7] , самый серьезный трибунал после парламента. Но мсье Жиго очень не любил обманщиков, и горе тому, кто осмеливался обвести его вокруг пальца. Этих мошенников полицейские комиссары и жандармы потом вылавливали из Сены, а обитатели Двора чудес лишь многозначительно ухмылялись и раскланивались с Папашей Тухлятиной с таким видом, будто он по меньшей мере дофин.

Мишель подозревал, что мсье Жиго приторговывает краденым, – а как не торговать, если все знаменитые воры ходили в его приятелях? – но свои мысли держал при себе. Он не боялся хозяина таверны, да и вообще не имел склонности кого-то бояться, но потерять безотказного кредитора ему не хотелось. Вот и сейчас юный сорвиголова прежде всего отсчитал в широкую ладонь Папаши Тухлятины свой долг – пятьдесят су, прибавив еще пять монеток, – набежавшие проценты, хотя мсье Жиго никогда этого не требовал. А спустя полчаса молодые дворяне наслаждались вполне приличной едой – несмотря на затрапезный вид таверны, в «Шлеме сарацина» готовили неплохо, – пили вино и болтали разные глупости, как это обычно бывает в компании подвыпивших юнцов.

Лишь один Мишель де Граммон не поддался всеобщей эйфории. Он уже знал из собственного, пусть и небольшого, опыта, что если день начинается скверно, то и закончится он не лучшим образом. Сначала он поругался с де Моленом, который опаздывал на службу и был из-за этого сильно раздражен, а потом поссорился с матерью, которую не столько любил, сколько жалел. Они не были особо близки – Мишель души не чаял в усопшем отце, – но он все же был мужчиной, а значит, защитником, поэтому поведение господина де Молена ему категорически не нравилось, и юный де Граммон готов был без колебаний перерезать ему горло, если тот еще раз попробует дать волю рукам и ударит мать.

Через стол сидела большая компания воров, которых Мишель узнавал по манере сорить деньгами. Похоже, мазурики обмывали ночную удачу. Они много пили, постоянно ссорились, даже хватались за ножи, но время было раннее, и до серьезных схваток пока дело не доходило.

Впрочем, у мсье Жиго имелся отличный аргумент на такой случай. В уголке возле стойки скромно притулился здоровенный малый, лицо которого было изрядно изуродовано. Да и фигура скособочена, и ходил он, как казалось со стороны, прихрамывая на обе ноги. Судя по всему, над ним хорошо поработал палач. Это был слуга Папаши Тухлятины – вышибала по прозвищу Кривой Рот. Настоящего имени слуги мсье Жиго никто не знал, да и вряд ли кому приходила в голову мысль поинтересоваться, как его зовут.