– С Мариной Влади, – сказала магаданская.

Опять пауза.

– Нет-нет, – продолжила девушка и рассмеялась. Продолжая улыбаться, она объяснила нам, что это невозможно по техническим причинам.

– А почему вы так смеялись? – расстроенно спросил ее Володя.

– Москва сказала, что попытается это сделать только в том случае, если разговор заказывает Ален Делон.

Мы вышли из Главпочтамта.

– Я же говорил, что из твоей дурацкой затеи ничего не выйдет.

– Вовсе она не дурацкая, а просто технически невыполнимая, – уже успокоившись, сказал Володя и тут же опять стал говорить про Марину – какая она красивая, обаятельная, с каким вкусом одета и держится, и что весь «Мосфильм» по ней сошел с ума, а она всем знаменитостям предпочла его…

– Васёчек, что значит «предпочла»? – невольно вырвалось у меня.

– Нет, еще ничего не было. Но, кажется, будет…

На этом тема Марины была закончена. Но зато продолжалось то давно знакомое мне его состояние, когда ему непременно надо было куда-то ехать или кому-то звонить.

– Васёчек, позвони Люсечке, – вдруг каким-то упавшим и озабоченным тоном попросил он.

– А что я ей скажу?

– Ну, скажи, что я у тебя и что со мной все в порядке…

Мы вернулись в мою магаданскую хибару, и я заказал Москву.

– Люсечка, привет, это я.

– Ой, Васёчек, как я рада тебя слышать!

Я представил ее улыбающейся своей обезоруживающей улыбкой.

– Люсечка, ты только сядь, если стоишь, и не падай… Володя у меня, с ним все в порядке…

В ответ – молчание. Потом:

– Да какое там в порядке… Васёчек, ты передай ему… – Она понимала, что Володе трудно набраться храбрости и поговорить с ней; в такие минуты он всегда вел себя как нашкодивший школяр, – передай, что его ждут послезавтра в Одессе, у него съемка…

– Хорошо, Люсенька, передам и посажу в самолет. Ты не волнуйся…

– Я, кажется, разучилась волноваться, – в голосе была усталость и отрешенная обреченность.

– Тебя ждут послезавтра в Одессе, – передал я Володе Люсины слова.

– Ну, не послезавтра, а послепослезавтра, и вообще туда несколько дней не летали самолеты, теперь будут отправлять задержанные рейсы. Завтра мы еще с тобой погуляем по Магадану, а послезавтра я полечу в Москву, а оттуда – в Одессу.

Я понял, что он так решил и уговаривать его переменить решение – бесполезно.

(Помните припев его знаменитой песни про джинна из бутылки – «если я чего решил – выпью обязательно».)

Мы с ним были приглашены на обед к художнику нашей газеты Виктору Кошелеву, жена которого, Нина, была очаровательная, гостеприимная хозяйка; к тому же мама Виктора, в прошлом проработавшая много лет корабельным коком, очень вкусно готовила. У Нины, работавшей заведующей городской библиотекой, была подруга Светлана, с которой у меня незадолго до приезда Володи начался бурный роман, и мне хотелось представить ее другу – интересно было узнать, как она ему…

Короче, когда мы пришли, нас уже ждали, стол был накрыт и буквально ломился от деликатесов – икра всех сортов, крабы, сваренные в молоке (рецепт Витиной мамы, забыл ее имя-отчество), миноги и еще какие-то экзотические морские продукты, и все было очень красиво сервировано, явно было видно желание потрафить знаменитому гостю.

Володя был тронут и очень быстро освоился, держал себя естественно, балагурил, острил, рассказывал всякие смешные байки, но скоро набрался, и я уложил его поспать в соседнюю комнату. Где-то часам к десяти вечера он проснулся, бодр, полон сил, и выпив совсем чуток, взял гитару…

А утром я его повел в магаданскую баню. И здесь я должен сделать небольшое отступление.

Я вырос в Москве на Неглинной улице, в знаменитом доме купцов Сандуновых (дом этот – один из красивейших домов Москвы по сию пору; несколько лет тому назад его избезобразили новоделом – закрыли арку какими-то воротами, спрятав ими чудесные скульптурные группы; под этой аркой мы в детстве играли в футбол, и в результате нашего варварства несколько пальцев на руках ангелов на этих скульптурах – они были гипсовыми – пообломались; дом этот, между прочим, поминается даже в одном из стихотворений Некрасова), по соседству с не менее знаменитыми Сандуновскими банями. Париться я научился и полюбил очень рано. Володя же до определенного момента не понимал этой моей страсти.

Однажды, дело было зимой, где-то в начале шестидесятых, когда Володя остался ночевать у меня после наших ночных посиделок, нас в восемь утра разбудил стук в дверь. Это был мой институтский приятель, тоже любитель парилки, с друзьями. Дело в том, что билеты-то в баню они купили, но гардероб уже весь занят, их не раздевают, а ждать час или больше, когда первые посетители бань начнут выходить, им не хотелось, и вот они решили раздеться у меня. И тут же предложили нам присоединиться – билеты лишние у них были.