Вадим подробно осмотрел каждый аппарат, проверил все напряжения и токи и, убедившись, что все в порядке, пошел навестить Тимошку. Согнувшись, как говорил Борис Захарович, «в три погибели», Вадим двигался по узкому звенящему коридору. Вот здесь ходил в одних носках замерзающий Бабкин, и вполне понятно, насколько тогда он завидовал своему собачьему тезке, которому было тепло, его сытно кормили и даже баловали сахаром. До сих пор у Тимофея сохранилось неприязненное чувство к этому ни в чем не повинному псу. Впрочем, скорее всего из-за клички, — Тимка самолюбив. «Интересно, догадывается ли он, что я уже скоро побью его рекорд высоты?» — подумал Вадим, пересекая по радиусу первый кольцеобразный коридор.

Стало холодно. Вадим надел варежки, что болтались под рукавами на шнурках, как у маленьких детей, и включил электроподогревающую систему. Через минуту он уже чувствовал себя как в теплой ванне. Варежки тоже были на полупроводящей подкладке, она нагрелась, и приятное тепло ласково окутывало замерзшие пальцы.

Если при первых испытаниях «Униона» оставались свободные камеры в секторе No 4, то есть биологическом, то сейчас они все были заполнены. Сквозь толстые стекла иллюминаторов Багрецов видел всевозможные растения, разноцветных и нумерованных мышей — так легче следить за ними по телевидению, — видел кроликов и собак. Собаки еще не были привязаны в станках, но, как только наступит состояние невесомости, сработает автоматика и притянутые ремнями животные окажутся на своих местах. Это им больше нравится, потому что в таком положении они получают сахар.

А вот и наш друг — Тимошка. Он привычно следил за кормушкой в надежде, что там появится кусок сахара.

— Рано, еще рано, Тимошка, — сказал Вадим, позабыв, что пес его никак не сможет услышать.

Только через громкоговоритель, да и то при передаче с Земли, в камеру проникают звуки. Видимо, кто-то сейчас заговорил с Тимошкой, он поднял глаза к сетке, откуда слышался знакомый голос, и завилял хвостом.

Вадим осмотрел приборы возле Тимошкиной камеры, на всякий случай сделал кое-какие записи и пошел дальше.

Кроме Яшки-гипертоника в камерах были еще две человекообразные обезьяны, одетые в специальные скафандры. Животным предстояло испытать и резкую смену давления на больших высотах и другие не менее опасные эксперименты, чтобы люди сумели определить пригодность новых скафандров в условиях космического пространства. Может ли там существовать человек хотя бы полчаса? Как-никак, но все же нельзя отрицать возможность аварии с тем же «Унионом» или с другим космическим кораблем.

Испытывая смешанное чувство жалости и страха, Вадим рассматривал клапан в потолке обезьяньей камеры. Сейчас он закрыт, но через некоторое время, когда «Унион» поднимется выше, там, на Земле, Дерябин нажмет какую-нибудь ничем не примечательную кнопочку и клапан откроется. С жалобным свистом вылетит воздух, обезьяны окажутся в космической пустоте, где ничего нет — ни тепла, ни влаги и, главное, нет того привычного давления, которым мы недовольны, если оно хоть чуточку превышает норму и, судя по барометру, предвещает ненастье. «Бури, грозы, дожди, как это все-таки хорошо! — невольно подумал Вадим. — А там, наверху, можно даже позабыть, что существует великолепное слово «погода».

И надо же было именно в ту самую минуту, когда Вадим размышлял о прекрасных свойствах земной атмосферы и о том, как без нее плохо, вдруг опуститься шлему скафандра. Нет, это не случайность. Сработала автоматика, и прозрачный шлем, откинутый Вадимом назад за ненадобностью, плотно, со щелчком сел на свое место. Хлоп — и ты заперт, точнее говоря, изолирован от внешнего мира, — дыши воздухом из баллона.

В чем же дело? Не стало воздуха в коридоре? Упало давление? Случайный метеор пробил обшивку диска? Нет, этой мысли не хотел допускать Багрецов.

Он бежал по гулко звенящим трубам, и звон их болезненно отдавался в ушах. Скорее в кабину, там, наверное, все благополучно.

Еле отдышавшись, Багрецов помедлил у входа, приоткрыл дверь, вошел в шлюзовую камеру, закрыл ее за собой и только тогда с замиранием сердца распахнул дверь в кабину.

Поярков сидел, откинув шлем назад, и бесцельно смотрел на экран, где волнистые облака точно овечьей шкурой окутали Землю. Ничего интересного.

— Холодно? — спросил он, поворачиваясь к Вадиму. — Нос отморозил?

Вадим посмотрел на стрелки приборов, показывающие давление в разных отсеках диска, и, заметив, что ни одна из них не опустилась ниже нормы, равнодушно ответил:

— Да, немножко холодновато.

Он понял, что встревожился понапрасну. Автомат скафандра сработал не от изменения давления, а от понижения температуры. В коридорах сейчас до пятидесяти градусов мороза.

Садясь в свое кресло и приподнимая шлем, Вадим осторожно спросил:

— Тут есть катапульта. Она когда-нибудь испытывалась?

Поярков скользнул по его лицу беглым взглядом и, не найдя в нем явно выраженной тревоги, а скорее любопытство, ответил:

— Не один раз. Но только на сравнительно небольших высотах, где мы еще что-то весим… В буквальном, конечно, смысле, а не переносном.

Лишь в общих чертах Вадим представлял себе действие катапульты, и, возможно, это даже лучше, чем знать дотошно все ее достоинства и слабости. Так, однажды, вылетев в командировку, он попал в очень сложные метеорологические условия. Рядом сидел пассажир, все время нервничал, а Вадим лишь подсмеивался над ним. Наконец самолет приземлился, и только тогда сосед признался, что сам он летчик, а потому прекрасно понимал, какие неприятности их могли ожидать.