И затем Богочеловек сделал этот шаг: Он вступил в самую сердцевину ситуации. Более того: Он Сам стал этой ситуацией, потому что в Нем Бог и человек оказались едины, и трагедия, в которой лицом к лицу сошлись Бог и Иов, сгустилась в одной человеческой личности и в одном Божественном Лице – в Человеке, свободном от греха, но Который в акте полной, ничем не ограниченной солидарности с падшим человеком стал не только проклятым, осужденным, но клятвой (Гал 3:13). Он встал перед Богом в полной солидарности с человеком – и оттого умер. Он встал перед человеком в полной солидарности с Богом – и вместе с Богом Он был отвергнут, осужден умереть на Кресте. Вот место, какое занимает Господь.

И когда мы говорим об этих двух образах бури, точка, где в этой буре Господь, – не точка «покоя», это точка, где сталкиваются, встречаются, противостоят все различные напряжения Истории, весь ужас взаимной ненависти, все то, что мы называем грехом, то есть последствия разделенности человека от Бога и человека от своего ближнего. Он в той точке, которую можно бы назвать центром циклона – не в месте покоя, а в месте равновесия, возникающего от максимального напряжения и столкновения. Да, наш Бог – не такой Бог, Который ушел на небо и ждет момента судить живых и мертвых, это Бог, Который стал солидарен с нами настолько, что это повергает в ужас.

Скажу еще одно об этой солидарности, потому что, если мы не признаем этой солидарности, если не поймем, какое место Бог занимает по отношению к нам, Ему не оправдаться – Бог Он или нет, всемогущ или нет, мы не можем принести Ему нашу верность и уважение.

Изначально, с первого творческого акта, Бог связал Свою судьбу с нашей: творческий акт, Божественное Слово, Слово, произнесенное Богом, из Которого появляются одна за другой, в новизне, в первой свежести, в изумленности, все Его твари, – это Слово создает отношение между Богом и человеком. И это отношение ответственное, это не просто Божественное действие, последствия которого вернутся к Богу лишь позднее. Церковь на протяжении веков осмыслила тот факт, что Бог не сотворил мир в момент безумия, ослепления, безответственности, а что Он несет полную ответственность за Свой акт.

И эта ответственность проступает все яснее и яснее на протяжении Истории. Уже в Ветхом Завете, в библейской истории мы видим беспрерывно проявления этой незримой солидарности Бога с человеком: человек отворачивается от Бога – Бог не отворачивается от человека, человек оказывается предателем – Бог остается верным, человек предается прелюбодейству – Бог остается верным; это все библейские образы.

И наконец, когда пришла полнота времени (Гал 4:4), эта солидарность наиболее совершенно проявляется в воплощении Сына Божия, Который становится Сыном Человеческим, и это не просто солидарность извне, будто с другом, она становится таким единством, что человек и Бог оказываются связанными одной судьбой, неразрывно. Можно было бы сказать, что Бог обретает бывание во времени и в пространстве и общую с человеком судьбу, и вместе с тем человек в таинстве Воплощения превосходит, преодолевает время и пространство и уже вступает в тайну вечности, пришедшей в лице Того, Кто есть Альфа и Омега, начало и конец всего (напр., Откр 1:8).

Но задумаемся на миг о солидарности Христа. Как далеко она идет? Кого она обнимает? Кого она охватывает? Кем она овладевает, чтобы спасти его? Когда мы думаем о человечестве Христа, мы постоянно говорим: да, Он уподобился нам, Он родился, рос, Он испытывал голод и жажду, Он уставал, Его окружала любовь и ненависть, Он отзывался радостью или горем – и в конечном итоге Он умер. И нам порой кажется, что высшее проявление этой солидарности – Его смерть. На самом деле эта предельная солидарность включает нечто еще большее.

Апостол Павел нам говорит, что смерть – расплата за грех (Рим 6:23): грех как разделенность от Бога. Смерть – результат этой разделенности: никто не может умереть, если не познал эту разделенность. И предельная трагедия, высшая трагедия, благодаря которой мы можем благоговеть перед нашим Богом и уважать Его, в том, что ради того, чтобы разделить нашу судьбу, Он принял даже и это. Вспомните крик, который Он испустил на Кресте, самый трагичный вопль Истории: Боже Мой, Боже Мой! зачем Ты Меня оставил? (Мк 15:34). В Нем как бы померкло сознание Его Божества, и в этом «метафизическом обмороке» Сын Человеческий разделяет ужасную судьбу человека, который потерял Бога и от этого умирает, Он остался без Бога.

Ту же мысль мы выражаем уже не словами Евангелия, а в терминах апостольского Символа веры {306} , когда говорим, что Христос «сошел во ад». Ад, о котором идет речь, не дантовское место мучений, это более ужасный ад Ветхого Завета, шеол, место, где Бога нет, место радикального Его отсутствия. Да, Христос потерял Бога из солидарности с человеком – и Он сходит туда, куда сходят все люди: в окончательную и полную пустоту разлученности. Он сходит туда как человек, но вместе со Своим человечеством вносит туда полноту Божественного присутствия, и ада, как его понимал древний Израиль, больше нет.

И тогда мы можем понять, что означает эта солидарность: Он согласился принять на Себя, подъять, усвоить Себе не только физическую смерть, но глубинную причину этой смерти, а именно, потерю Бога, можно было бы сказать, употребляя слово в его этимологическом значении, – атеизм, безбожие. Видите, как далеко идет эта солидарность: не только Бог соединяется с человеком, не только Он не делает различия между добрыми и злыми – теми, кого общество принимает и кого оно отбрасывает, – Он соглашается усвоить Себе сердцевину человеческого ужаса, отсутствие Бога, чтобы быть с нами в самой глубине этого отсутствия. Он не только в сердцевине Истории, Он в сердцевине клятвы. И слова, за сотни лет до того написанные автором псалмов: Куда убегу от лица Твоего? На небесах престол Твой; в ад ли? но и там Ты еси (Пс 138:7-8), для древних евреев звучали невозможностью, потому что для них шеол именно означал «место, где Бога нет» – как может Он быть там, где Его нет? И вот Он там: как Человек Он принял это отсутствие, как Бог Он уничтожил это отсутствие.