Образ был настолько неожиданным, что молодые люди недоуменно переглянулись.

— Не кажется! — продолжала свой рассказ Любовь Павловна. — Происходило это бог весть когда и где — в ином мире, а может, и в другой жизни. Впрочем, я точно могу назвать день и место действия.

Город, в котором я жила, заняли немцы. На окраине они организовали лагерь для военнопленных. Что это был за лагерь, как там издевались над нашими людьми, рассказывать не стану. И в книгах вы про такое читали, и в кино видели.

В лагерь этот и мой муж попал. Очевидно, поэтому партизаны и дали мне задание устроиться туда на работу, завязать связи с военнопленными. Случаю, как это чаще всего и бывает в жизни, угодно было помочь мне выполнить приказ командования отряда. Бежавший пленный рассказал партизанам о странностях начальника лагеря. Он возомнил себя певцом и срочно ищет учителя пения. Всех пленных опросил. Вот тогда партизаны и решили послать меня учительницей к оберлейтенанту. Для этого были основания. В свое время я училась в Киевской консерватории, недурно пела. До замужества мечтала стать профессиональной певицей, видела себя уже на сцене оперного театра. Но потом жизнь рассудила иначе: приехала на границу, где служил муж. А тут война…

Любовь Павловна замолчала, словно собиралась с мыслями.

— Так о чем это я? — наконец прервала затянувшуюся паузу Любовь Павловна. — Ах, о коменданте. Стала давать ему уроки пения. Впрочем, играла на рояле и пела я одна, а он сидел, согнувшись в кресле, и молчал. Разговаривали мы редко. Хотя немецкий я понимаю. И в случае нужды могу поддержать разговор.

Такие уроки продолжались с месяц, потом вдруг коменданту пришла мысль создать хор из пленных, чтобы ему пели русские народные песни. Я получила доступ в лагерь. Пока отбирала солдат и офицеров с хорошими голосами, мне удалось завязать знакомство со многими военнопленными, встретилась даже с мужем. Но эта встреча радости не принесла. Ну да бог с ним. Не о нем речь. Нашлись в лагере настоящие люди. Через них партизаны и начали готовить массовый побег военнопленных.

Снова наступила длинная пауза.

— Да, я хотела рассказать о елке, о встрече Нового года. Комендант приказал мне, чтобы ночью привела певцов, он намерен слушать русские песни в ночь под Новый год. Такое у него, дескать, правило. Каждый Новый год он слушает песни другого народа. В прошлом году — Франции, в этом — России, а на следующий, — может быть, Англии или Америки, куда пошлет его фюрер.

В тот Новый год мне и показалось, что ветки елки напоминают дрожащие пальцы рук, молящих о пощаде.

В полумраке — длинный стол, накрытый белой скатертью. За ним — комендант. Его лицо с пьяно блестящими глазами кажется нарисованным светящимися красками.

Фашист широко раскрывает рот и прямо в глотку вливает коньяк. Затем щелкает над головой пальцами. Это знак мне. Пора начинать. Мы затягиваем певучую, раздольную песню о Волге.

Крупные, как дождевые капли, слезы стекают по бледно-синим щекам пьяного.

— Какая песня, какие голоса! — восхищается комендант. Дрожащей рукой он поднимает бутылку и, расплескивая на скатерть, наполняет бокал.

После этой песни один из пленных мне шепотом сказал, что мой муж ночью выскочил из барака, бросился на проволоку, — нервы сдали. Я тогда даже почувствовала облегчение. «Он не струсил, чего я больше всего боялась. Предпочел смерть плену».

Но думать мне долго не пришлось. Над головой просвистела пуля. Выстрелил взбешенный комендант. Я не заметила, когда он щелкнул пальцами. Похолодело в груди, в ушах зазвучал мотив знакомой с детства песни. Перед глазами пенящиеся волны, в морскую пучину уходит корабль, его команда выстроилась на палубе, волны лижут ноги отважным людям, а они стоят недвижно, над их головой реет андреевский флаг. Где я видела эту картину? В кино, театре? Все это казалось однажды уже пережитым.

— «Варяга», товарищи, споем «Варяга», — предложила я. — Ну, начали: «Все вымпелы реют и цепи гремят…»

Мне казалось, что гитлеровец сейчас начнет стрелять, кричать, топать ногами. Но в комнате было тихо. Хозяин спал, положив хмельную голову на рукоятку пистолета…

Любовь Павловна на этих словах оборвала рассказ и, не попрощавшись, ушла в свою комнату. А Женя и Анатолий продолжали безмолвно сидеть у елки и смотреть на растопыренные пальцы ее ветвей, на разноцветные огоньки крохотных лампочек. Ребята ждали продолжения рассказа. Хотелось, чтобы та ночь закончилась героически, чтобы Любовь Павловна пристукнула пьяного коменданта, открыла ворота лагеря, выпустила пленных.

Наступил уже Новый год, мирный, спокойный. На рассвете Анатолий попрощался. По дороге домой спросил у заиндевевшего фонаря: — Каким он будет для нас, наступающий год?

Фонарь молчал, но влюбленный парень уточнил:

— Для нас, это для меня с Женей. — Все чаще и чаще он ее имя ставил рядом со своим.

Женя Печалова не вела дневника. Но и она могла бы доверить бумаге многое такое, о чем ни за что не рассказала бы никому, даже матери, которую всегда считала самым большим и верным своим другом.