Однако все перечисленные законы и постановления были еще не самой абсурдной формой вмешательства государственных и идеологических структур в личную жизнь людей. В конце 30-х гг. рабочим коллективам практически вменяется в обязанность решение щепетильного вопроса об установлении отцовства. Вероятнее всего, таким путем власти стремились как-то нормализовать ситуацию с деторождением. Запрещение абортов не дало должного эффекта, напротив, детское население в городе сокращалось, причиной чего явилась, в частности, и волна детоубийств. Начиная с 1936 г. в ежедневных сводках милиции, поступавших в обком ВКП(б), постоянно фигурируют факты насильственной смерти новорожденных Более 25% всех убийств в Ленинграде составляло умерщвление детей в младенческом возрасте, при этом 38% этих преступлений совершали женщины-работницы. Младенцев убивали штопальными иглами топили в уборных, душили подушками и просто выбрасывали на помойку [395] . Тех же, кто не решался сделать криминальный аборт, а тем более умертвить собственноручно родное дитя, система не оставляла без внимания. Женщине, родившей вне брака, разрешалось подать заявление на получение алиментов в случае точного установления личности отца ребенка. Можно себе представить, какая вакханалия развернулась в связи с этим в стране, где после 1917 г. никто не уважал никаких законов. Справедливости ради следует сказать, что в 20-е гг. вопрос об определении отцовства разрабатывался в юриспруденции. В ходе судебного разбирательства необходимо было использовать данные медицинской экспертизы, антропометрические показатели, документы, подтверждающие или отрицающие наследственные заболевания, результаты сравнительного анализа крови, дактилоскопических исследований и т. п. Но уже в 30-е гг. с нарастанием ложно понимаемого демократизма и почти полной утратой правовых регуляторов общественной жизни подобный «мудреж», по терминологии того времени, был не в чести. Суду хватало свидетельских показаний, чтобы признать факт отцовства. Ленинградская молодежная пресса часто публиковала подборки писем, в которых рассказывалось об установлении справедливости в отношении детей, рожденных вне брака. Так, комсомольская организация труболитейного завода в судебном порядке заставила токаря Ш. жениться на девушке, с которой он когда-то встречался. «Комсомольцы, — излагали авторы письма, — пришли на суд совершенно серьезно и с чувством исполненного долга, заявили, что Ш. — отец ребенка, а Н. — девушка скромная» [396] . Этих доказательств суду оказалось вполне достаточно для понуждения к заключению брака или в крайнем случае взыскания алиментов.

И все же карательными и принудительными мерами невозможно было разрешить проблемы воспроизводства населения. Рождаемость в Ленинграде, которую, как уже отмечалось, удалось ненадолго поднять благодаря закону о запрещении абортов, начала вновь сокращаться. Таким образом, можно сказать с определенной долей уверенности, что если новая семья и была создана советской системой, то она явно не достигла вершины своего развития и не смогла нормально выполнять функции воспроизводства городского населения.

Закон об абортах явился одним из изощреннейших способов осуществления геноцида против народов России. Он действовал в течение 20 лет и унес немало жизней. Это было одно из самых страшных наступлений на права человека. Но моногамия по-пролетарски не оправдала надежд российских демократов не только с точки зрения деторождения. Точно так же, как и осуждаемая коммунистами буржуазная семья, она оказалась связана с институтом проституции. Уже в первое послереволюционное десятилетие был сильно поколеблен статус патриархального брака и престиж семейной жизни. Отношения супругов, декретивным образом освобожденные от влияния церкви, все более политизируются. В 30-е гг. в среду рабочих, в том числе и такого старого промышленного центров, как Ленинград, стали интенсивно вливаться крестьяне. Они еще не ощутили воздействия городской семейной морали и не могли противостоять натиску идеологических структур, доводящих до абсурда политизацию отношений мужа и жены, детей и родителей. Основой прочности новой пролетарской семьи являлась не экономическая зависимость, а страх перед общественным порицанием, партийная и комсомольская ответственность. Конечно, народные традиции оказались более жизнеспособными, чем надуманные схемы идеологизированной супружеской жизни. Однако статус семьи и таких общечеловеческих ценностей, как любовь к детям, родителям, мужу, жене, основательно пошатнулся.

Печально знаменитый закон об абортах в условиях низкой бытовой культуры населения, отсутствия контрацептивов не только губительно сказывался на генофонде населения, но в определенной мере способствовал росту спроса на услуги проституток. Кроме того, жители Ленинграда, как и все советское общество 20-30-х гг., были социально разобщены не меньше, чем до революции. Новые элитные слои, формировавшиеся под жестким контролем идеологических структур, по образу повседневной жизни резко отличались от основной массы горожан. Социальное неравенство, реально существовавшее в условиях сталинской модели социализма, порождало самые разнообразные отклонения: пьянство, преступность, самоубийства. Искривления же в половой и семейной морали лишь усиливали все виды девиантности в среде городского населения, и в особенности тайную проституцию.

Почти за сто лет, а именно столько времени прошло с момента появления Врачебно-полицейского комитета до начала Великой Отечественной войны, облик Петербурга резко изменился. Росли численность населения, количество промышленных предприятий, учебных заведений, зарождались новые течения в искусстве и культуре. Бывшая столица Российской империи постепенно превращалась в социалистический город с характерной для него политизацией всех сторон повседневной жизни. Что-то менялось в лучшую сторону, что-то в худшую. Одно несомненно: колоритнейшей фигурой на улицах и столицы Российской империи, и города Ленина по-прежнему оставалась продажная женщина. Можно смело утверждать, что проституция — это обязательный элемент городской культуры. Даже короткий экскурс в историю института продажной любви в Петербурге позволяет сделать вывод о том, что торговля телом будет развиваться до тех пор, пока сохраняются товарно-денежные отношения, моногамия и социальное неравенство, пока люди не поймут, что существуют иные способы как раздражения центров наслаждения, так и добычи денег. Но это произойдет не скоро.

Мировая история показывает, что со второй трети XX в. проституция стала изменяться благодаря демократизации половой морали и изменению в формах брачно-семейных отношений. Думается, что и в России в целом, и в ее северной столице могли бы развиваться аналогичные процессы. Однако революционные события 1917 г. прервали эволюцию сексуальной коммерции. Не менее отрицательное влияние оказывала и чисто российская манера одновременной политизации и сентиментализации всех явлений жизни. Сугубо национальный характер приобрел также аболиционизм, вылившийся в непримиримую позицию по отношению к любым регламентирующим проституцию структурам. По сути, российский аболиционизм был чреват мизантропией. Во-первых, он предполагал резкое ограничение сексуальной свободы, а во-вторых, выступал за уничтожение любых видов контроля за проституцией, что создавало непреодолимые препятствия на пути организации институтов социальной реабилитации падших женщин.

И все же наиболее сильная деформация разумно легитимной политики в отношении проституции произошла в 20—30-е гг. XX в. Установление тоталитарного режима, жесткий контроль за интимной жизнью людей, политизация семьи на фоне материальных трудностей и при наличии специфических форм неравенства в стране привели к росту в эпоху социализма числа как продажных женщин, так и потребителей их услуг. Карательные меры способствовали тому, что торговля любовью приняла особенно уродливые формы.

Мир советских проституток оказался гораздо страшнее, чем их «коллег» до революции и в странах капиталистического Запада. Конечно, большинство продажных женщин 20—30-х гг. нельзя назвать профессионалками в прямом смысле этого слова. Торговля собой не являлась единственным материальным источником их существования. Кроме того, в отсутствие системы регламентации проституции, что вряд ли можно отнести к числу положительных последствий политики Советского государства в отношении этого вида городской девиантности, невозможно было установить длительность занятий сексуальным бизнесом. Профессионалки, как правило, занимаются своим ремеслом открыто а довольно продолжительное время. Вследствие этого они имеют стабильный социальный статус, окружение, образ жизни, что позволяет обществу прогнозировать рост их числа, выявлять связи с преступным миром и даже в какой-то мере предусмотреть возможную социальную реабилитацию. «Подсобницы», а именно они стали основной фигурой на улицах города в 20—30-е гг., несли черты проституирования в стабильные социально-профессиональные слои, что усиливало процесс маргинализации населения Ленинграда. Карательная, а не регламентирующая, как в царской России, политика Советского государства привела к тому, что проституция в социалистическом Ленинграде оказалась гораздо теснее, чем до революции и в странах Запада, связанной с преступным миром и иными девиациями — алкоголизмом, наркоманией, суицидом. Эта тенденция заметно усилилась в 30-е гг., когда торгующих собой женщин практически приравняли к уголовным элементам.